История в зеленых листьях

Если бы Варя сделала аборт… А не то делить её придётся ещё и с младенцем. Эту битву Мира проиграет. С Арсением ещё можно было тягаться или модифицировать своё отношение к нему в спектр. Варя философски относилась к потере людей. «Это естественное течение обстоятельств», – говорила она. Мира побоялась стать частью этого и вела себя по отношению к Варе максимально предупредительно, понимая, что в случае чего её просто вышвырнут. Вместе с тем Мира старалась реверсивно обратить эти слова на их авторку. Чувство облегчения и возможность побыть хуже, чем пыталась казаться, удивили её.

Миру вообще преследовало какое-то духовное отупение от измождённости. А мысли грызли, неслись вслед, так часто нежеланные. Но мысли для того и нужны. А дружба нужна для того, чтобы подтверждать догадки друг друга. Умная, до неприличия логичная, до отторжения здоровая и правильно мыслящая, всё делающая вовремя и верно Варвара… Поражённая категоричностью умных женщин, которые слишком рано поняли мифичность сказок о том, что кто-то будет заботиться о них. Практически шаблон, который бесил тем, что к нему невозможно было придраться и тем более до него дотянуть. Как только казалось, что Варя достигнута, она будто вновь уплывала к начальной точке дружелюбной, но не проникновенной сопричастности.

– Я поняла, что имел в виду Ретт, когда говорил, что предпочтёт видеть прошедшее целым, а не пытаться соединить раздробленные куски. Воспоминания уже не те с течением времени, повторять их – значит разочаровываться. Порой, чтобы до чего-то дойти, дорасти, что-то понять, надо изменить жизнь. Оборвать прошлое, больше не способное даровать вдохновение. Кинуться в неизведанное, оставив воспоминания, пронизанные острым чувством безвозвратного…

– А может, воспоминания ты не можешь повторить, потому что не удовлетворена чем-то сейчас?

– Покажи мне того, кто всем удовлетворён.

– Люди счастливы, пока сами этого хотят.

– Виктимблейминг махровый.

Припомнилось сгущённое золото волос цвета солнца, едва коснувшегося горизонта, чистый окутывающий звук, наполняющий комнату. И круглая серьга, с громким стуком прокатившаяся по полу. Они босыми сидели на полу в продуваемой комнате с по-питерски безмерными потолками. Мира плакала от невозможности поверить, что миг конечен, и от страха жить как прежде, уже не будучи прежней. А Тим, расколотый пополам, добивался сопряжённости со своей семьёй и восстановления утраченного, того куска, от которого Мира с болью отмахивалась, – слишком тяжело было наблюдать разложение родителей. А помочь им могли лишь они сами.

Тлело внутри, но тление покрывалось силой – необходимостью понять, как должно и единственно верно. Просто время пришло. То, что когда-то было самым желанным, притёрлось и замылилось перед глазами. Детская комната теперь казалась крошечной, а юношеская – тёмной. Так она и начала жить – надстраивая себя к прогрессу.

«Нет ничего, что я не могла бы», – мычал мозг, когда Мира вставала из-за столика, не смотря на Тима.

Сжать зубы и шагать дальше в неуютный свет питерского лета, с прежней дрожью ожидая сообщения от Вари и перед собой же делая вид, что не в этом главная радость дня.

24

Сплелись. В разные стороны торчали ступни, локти. Теплота тел окутывала его. Не так, когда он только наблюдал за ними издали. К нему вернулось существенно пошатнувшееся чувство собственной важности, первичности, главенства. Эти две женщины, и особенно несносная Мира, принадлежали ему. Варю-то он щадил, потому что она не так скалила зубы в ответ на его непреложные изречения. О Варе хотелось заботиться, подбираясь тем самым до мечты о заботе матери. Миру же он любил как женское составляющее собственного эго, как девочку-сорванца, с которой идентифицировал себя в детстве, хоть и приходил в бешенство от её перепадов. Посредством неё он самому себе хотел доказать собственную значимость, выставить себя на обозрение, чтобы Мира восхитилась.

Как и должно было быть, восторжествовал гармоничный порядок. Отзывчивые, податливые, они оплатили ему за недели отверженности и уходов от него в поля с возвращением после полуночи. Властелин над беззащитными существами, внутри которых бродили уродливые вариации отношений и симпатий. Он вытравит это из их чёрт-те чем набитых голов. Его дом. Его жена и любовница, между которыми не собственные закрытые от него отношения, а вражда, ревность и потребность жить в мире и согласии ради него. Как у Буниных, а не у Анаис Нин.

И вот Мира, насмешливая, критикующая его, тянет к нему свой налитый соком рот, а руки становятся чрезмерно жилистыми даже для неё. В её чётком уме нет ничего женственного. Вкупе с уважением он чувствует к ней пугающую и беспомощную тягу, как к жеманным молодым людям.

Мира кладёт Варю на спину и смотрит на него с торжеством, добираясь до изнанки её бёдер. А потом торжествует и над ним, но уже не ментально.