Мятеж распространился по городу словно пожар, и, когда он стал набирать силу, обнаружился и его руководитель – Василий, внебрачный сын Романа Лакапина. Роман приказал кастрировать Василия еще в младенчестве – предположительно для того, чтобы защитить интересы своих старших законных сыновей; однако Василий вырос способным и умным и уже давно играл важную роль в государственных делах. При первых же признаках восстания он собрал всех своих слуг и повел их на Форум, где быстро взял ситуацию под контроль. Сначала он послал людей во все концы города, чтобы те провозгласили скорое появление нового императора, а потом повел толпу ко дворцу Вринги, который разграбили до нитки и сожгли дотла. После этого пожар и грабежи охватили весь город. Лишь три дня спустя Василий смог провести своих людей к Золотому Рогу, захватить все стоящие там корабли и поплыть с этой флотилией через Босфор до Гиерии, где все еще терпеливо ждал Никифор.
В воскресенье 16 августа 963 года Никифор Фока наконец был готов войти в свою столицу. Вместе с Василием он взошел на борт дромона и пересек пролив, направившись на запад, к дворцу в Евдоме, который находился рядом с южной оконечностью Феодосиевых стен. Здесь он переоделся в парадные одежды, пристегнул золотой нагрудник и сел на огромного белого боевого коня, покрытого попоной золотого и багряного цвета, который провез его через весь город к храму Святой Софии. Там Полиевкт в присутствии двух малолетних императоров возложил на его голову диадему.
Рассказывают, что Никифор Фока был низкорослым и приземистым, широкоплечим, с бочкообразной грудью; лицо у него было смуглое и обветренное, с маленькими темными глазками под тяжелыми бровями. Черные кудрявые волосы он носил необычайно длинными. Это был человек абсолютной моральной целостности, умный, но с предрассудками, неподкупный, невосприимчивый к лести и закаленный; однако он мог быть и безжалостным, и жестоким, и был печально известен своей жадностью и скупостью. Трудно испытывать симпатию к человеку, который годами не ел мяса, питал отвращение к женщинам, спал во власянице и каждый день по нескольку часов проводил в молитвах; но Никифор никогда и не добивался популярности. В возрасте за пятьдесят он все еще был весьма энергичным, и с видимым воодушевлением погрузился в новую для себя роль.
Первой его заботой был Вринга, которого он изгнал в его родную глушь в Пафлагонии. Своему отцу, старому Варде, он даровал титул кесаря, а его брат Лев стал куропалатом, или распорядителем императорского двора; Иоанна Цимисхия оставили доместиком схол, главнокомандующим войском в Анатолии. Оставалась еще Феофано, без которой он, вероятно, провел бы остаток своей активной жизни в Сирии, сражаясь с сарацинами. Первый поступок императора в отношении Феофано вызвал удивление: он переселил ее из дворца в старинную крепость Петрион в верхней части Золотого Рога. Там она пробыла больше месяца, пока Никифор занимал императорские апартаменты; а 20 сентября он женился на ней в Новой церкви.
Целью временного изгнания Феофано явно было соблюдение приличий, хотя Никифор выбрал для нее крайне неудобную резиденцию. В те времена считалось, что, ослепленный красотой императрицы, он безумно в нее влюбился. Легко понять, почему люди так думали: трудно было устоять перед картиной, как суровый несгибаемый военачальник внезапно потерял голову и отдал свое сердце самой прекрасной и порочной женщине того времени. Насколько это вероятно? В конце концов, Никифор был глубоко религиозным аскетом, принявшим обет целомудрия после смерти первой жены; неужели он и в самом деле оказался таким влюбчивым? Разве этот брак не был просто частью их общей договоренности? Для Феофано он не мог быть ничем иным. После счастливого, хоть и короткого замужества за невероятно привлекательным Романом утонченная молодая императрица не могла испытывать ничего, кроме отвращения, к самодовольному и некрасивому пожилому аскету вдвое старше себя. Что касается Никифора, то полной уверенности у нас нет. Он был не первым убежденным холостяком, который внезапно поддался увлечению, а его поведение в тех случаях, когда законность этого союза подвергалась сомнению, наводит на мысль, что он безумно любил свою молодую жену.