История войн и военного искусства

Во всяком случае, этот взгляд ближе подходит к историчес­кой правде, чем прекрасные сказания о благочестивом народе пастухов, который был вынужден бесчеловечной жестокостью габсбургских ландфогтов выступить за свои неотъемлемые пра­ва. То, что швейцарцы защищали от Габсбургов, было на самом деле историческим застоем, и, конечно, защищали они его на основании того же права, с каким низшая культура восстает против высшей культуры, с тем же правом, с каким германские народности защищались против легионов Вара. Сравнение это напрашивается само собой, так что даже Энгельс сделал его,

сказав, что швейцарцы представляли собой «неподдельный об­разец той человеческой расы, которая когда-то избивала рим­лян в Тевтобургском лесу по-вестфальски — дубинами и цепа­ми». Дельбрюк делает тот же вывод в следующих словах: «Спо­соб ведения войны швейцарцами носил тот же разбойничий и насильнический характер, как когда-то у германцев». Сходство идет еще дальше: как германцы, несмотря на всю свою нена­висть к римским угнетателям, массами поступали на службу к ним, так и швейцарцы шли на службу к буржуазной цивилиза­ции, с той только разницей, что им никогда не удавалось разру­шить эту цивилизацию.

Формой боя швейцарцев было то же каре, которое было в обычае у германских народов, и так же, как у последних, оно было тесно связано с общиной (маркой), которая сохранялась в Швейцарии во все времена. Никто не доказал этого яснее, чем наш старый товарищ Бюркли, которому мы обязаны глу­бочайшими историческими исследованиями о швейцарской военной организации и о первых швейцарских битвах против дома Габсбургов. Дельбрюк писал о Бюркли: «Я обратил на него внимание после его работы "Настоящий Винкельрид", появившейся в момент, когда мои "Персидские и бургундские войны" были в печати, и я разыскал его, когда в 1888 г. проез­жал через Цюрих. Этот оригинальный старый господин рас­сказал мне, что в юности своей он отправился вместе с Викто­ром Консидераном в Техас, чтобы основать там идеальное ком­мунистическое государство; когда это, несмотря на богатые денежные средства, не удалось, он пережил много приключе­ний на мексиканской военной службе, прежде чем вернулся на родину; здесь он в течение продолжительного времени прояв­лял себя в качестве социал-демократического политика, на­столько беспокойного, что швейцарские ученые по этой при­чине, а также вследствие его еретических взглядов в вопросах отечественной военной истории не хотели иметь с ним ника­кого дела. Он обладал не только большой начитанностью, но также и природным даром исторической критики, а главное — поразительной силой проникновения в прошлые времена, осо­бенно же в военно-историческое событие. Временами его жи­вая фантазия побуждала его рассказывать больше, чем это вы­текало непосредственно из данного источника, но во всяком случае не то, что было невозможно само по себе или являлось бы психологически невероятным». Нам кажется, что эти стро­ки в такой же степени рекомендуют с хорошей стороны того, кто их написал, как и того, к кому они относятся.

Все же очень характерно, что Дельбрюк, принимая почти це­ликом блестяще развитые положения, которые Бюркли делает относительно битвы под Моргартеном — первой победы, одер­жанной швейцарцами 15 ноября 1315 г. над рыцарским войском,— все же делает некоторое ограничение, говоря: «Совершенно не прав Бюркли, полагая, что такая битва, как Моргартенская, явля­ется, так сказать, непосредственно делом народа». По мнению Дельбрюка, народ смог победить рыцарство лишь потому, что демократия имела руководителя. Этого руководителя Дельбрюк видит в Вернере Штауффахере, которого он так же превозносит, как он унижает Клеона, предводителя афинской демократии. Из его суждений следует, что если бы такой человек, как Клеон, ко­мандовал под Моргартеном, дело было бы погублено; в Пелопон­несской же войне, наоборот, было бы выиграно, если бы во главе афинской демократии стоял такой человек, как Штауффахер.