История войн и военного искусства

Последние узы дисциплины разрушены были той грубой рек­визиционной системой, при помощи которой войска должны были снабжать себя даже и в дружеских странах. Насколько ландскнехты подтверждали правило, что война кормит войну, было указано еще до начала этой войны ее современником, и не поэтом, а просто осведомленным офицером Адамом Юндхауз фон Ольницем в его «Военном регламенте на море и на суше».

Там имеется следующее место: «Совершенно верно, каждый воин должен есть и пить, независимо от того, кто будет за это платить — пономарь или поп; у ландскнехта нет ни дома, ни двора, ни коров, ни телят, и никто не приносит ему обеда.

Поэтому он принужден доставать, где возможно, и покупать без денег, не считаясь с тем, нравится это крестьянину или нет.

Лагерь ландскнехтов изнутри

Временами ландскнехты должны терпеть голод и черные дни, временами же у них избыток во всем, так что они вином и пивом чистят башмаки. Их собаки едят тогда жареное, женщины и дети получают хорошие должности: они становятся домоправителя­ми и кладовщиками чужого добра. Там, где изгнаны из дома хо­зяин, его жена и дети, там наступают плохие времена для кур, гусей, жирных коров, быков, свиней и овец. Тогда деньги делят шапками, меряют пиками бархат, шелк и полотно; убивают ко­ров, чтобы содрать с них шкуру; разбивают все ящики и сунду­ки, и когда все разграблено — поджигают дом. Истинная забава для ландскнехтов, когда 50 деревень и местечек пылают в огне; насладившись этим зрелищем, они идут на новые квартиры и начинают то же самое. Так веселятся военные люди, такова эта хорошая, желанная жизнь, но только не для тех, которые долж­ны ее оплачивать. Это привлекает многих к походной жизни, и они уже не возвращаются к себе домой. Пословица говорит: для работы у ландскнехтов кривые пальцы и бессильные руки, но для грабежа и разбоя все параличные руки становятся сразу здо­ровыми. Так было до нас, так будет и после нас. Ландскнехты изучают это ремесло чем дальше, тем лучше, и становятся так

же заботливы, как три женщины, которые заказывают для себя четыре колыбели, лишнюю колыбель — на тот случай, если у одной из них родится двойня». Мрачный юмор, который слы­шится в этих строках, должен был усилиться после того, как ландскнехты в течение Тридцатилетней войны превратились в настоящее бедствие для страны, по которой они проходили.

При этом нельзя упускать из виду, что немецкие ландск­нехты рассматриваются здесь как исторический тип и что их хозяйничанье было нисколько не хуже хозяйничанья наемни­ков других наций. Чем больше втягивала Тридцатилетняя вой­на в свой поток европейские державы — Францию и Испанию, Швецию и Польшу, Англию и Голландию,— тем больше при­мешивалось всевозможных наций к тем ордам, которые опус­тошали Германию. В каждом лагере образовалась пестрая смесь всевозможных наций, смешение всех языков и диалек­тов. Англичане, шотландцы и ирландцы, датчане, шведы и фин­ны, даже лапландцы со своими оленями появились на берегах Померании, доставляя шведскому войску меховую одежду. Там были итальянцы, испанцы, валлонцы; были представлены по­чти все племена славян; появились даже казаки в качестве поль­ских вспомогательных войск. Даже в шведском войске, состо­явшем наполовину из шведов, при вступлении в Германию ос­талась вскоре лишь одна десятая часть шведов. В каждой армии были постоянные распри; особенно следовало удалять друг от друга немцев и романские народы.

При этом не было недостатка в строгих военных приказах и взысканиях: деревянная кобыла, прогон сквозь строй, виселицы и эшафоты, которыми, по военным правилам, карались не толь­ко убийства и военные преступления, но также бесчеловечное обращение с крестьянами и разграбление их имущества. При­казывалось щадить, по крайней мере, женщин и детей, больных и стариков при всех обстоятельствах, а также запрещалось пор­тить мельницы и плуги. Но эти запрещения при всеобщем оди­чании имели очень небольшое значение — вернее, не имели совсем никакого значения.

VII

Во всяком случае необходимо отличать первую половину войны от второй. Безграничное бедствие началось лишь со вто­рой половины; в первой же такие предводители, как Тилли, Густав-Адольф и Валленштейн, умели, несмотря ни на что,

А. Валленштейн. Гравюра на меди

сохранять известную дисциплину. Понятно, постольку, по­скольку это было возможно при существовавших условиях.