История войн и военного искусства

структура шведской нации; он же и его войско были тесно связаны с испанской тактикой. Поэтому, отбив при Люцене ата­ку шведов на его укрепленную позицию, он отказался перейти в наступление, так как в открытом поле ему угрожала бы участь Тилли при Брайтенфельде; вечером в день битвы он добровольно очистил поле сражения.

Новая тактика не может быть создана одним мановением руки, особенно же в такой момент общего банкротства евро­пейского военного искусства, как это было во времена Тридца­тилетней войны. Также за время этой войны произошел извест­ный прогресс в технике оружия — мушкет победил пику; если в начале войны пикенер являлся образцом тяжелого пехотинца, то в течение войны он сошел с этого почетного места; несколь­ко преувеличивая, но все же правильно писал Гриммельсхаузен, редактор Симплициссимуса: «Хотя мушкетер и является весьма жалким созданием, но он настоящий счастливец по срав­нению с несчастным пикенером...» «За время своей жизни я ви­дел много интересных случайностей, но мне редко приходи­лось видеть, чтобы пикенер кого-нибудь убил». От этого про­гресса вооружения выиграло существенно лишь шведское войско; однако этот прогресс вооружения явился одним из средств уничтожения кондотьерства, полное крушение которо­го является единственной заслугой Тридцатилетней войны.

Но прежде чем кондотьерство сошло с исторической сце­ны, оно еще раз блеснуло всеми своими красками. Мы видим здесь графа фон Мансфельда; избежав смерти на поле битвы и встречая ее в своей постели, он ожидал ее стоя, опираясь на двух оруженосцев в полном вооружении; вот Христиан Брауншвейгский, который выезжал в бой, имея на своей шляпе перчатку бежавшей королевы Богемской, и с девизом: «Все для бога и для нее!».

Этот оригинал, которого еще современники называли «бе­шеным герцогом», привлек к себе уже в XIX столетии внимание крупной немецкой поэтессы, утонченной и скромной Анетты фон Дросте-Гюльсгоф; в прекрасном стихотворении она высту­пила очаровательной защитницей этого испорченного, но, ах! такого милого малого.

Еще богаче поэтические лавры, возлагавшиеся на мрачный лоб «Фридландца», как называли Валленштейна. Валленштейн был самым крупным предводителем банд, но вместе с тем он был наряду с Ришелье и самым крупным политиком своего вре­мени. Правда, сегодня нельзя уже повторить за воспевавшим его поэтом, что его образ парит в истории, вызывая в различ­ных партиях одновременно преклонение и ненависть. Но ник­то на немецкой земле не завоевал себе больших прав в исто­рии, чем Валленштейн; позорной изменой было свержение его немецкими князьями на рейхстаге в Регенбурге; они открыли этим ворота государства для шведского завоевателя и только лишь потому, что боялись восстановления императорской вла­сти. Когда затем нажим шведов принудил императора снова сделать Валленштейна своим генералом, то Валленштейн ста­рался делать императорскую политику без императора и даже вопреки императору. Он должен был потерпеть в этом неуда­чу, так как в Германии было совершенно невозможно то, что не только было возможно, но и необходимо во Франции. Пал ли бы Валленштейн вследствие непрестанного крушения сво­их великих планов до степени обыкновенного наемного пред­водителя или ему лишь предстояло это — остается загадкой, разрешению которой помешало трусливое убийство своего генерала, совершенное императором.

Не оправдываемое никакой романтической окраской, никаки­ми политическими соображениями стоит перед нами хладнок­ровное предательство страны и императора, которое совершил Бернгард Веймарский — предводитель наемников в Тридцати­летней войне. Чтобы обеспечить себе паразитическое существо­вание деспота, он продавал своих наемных солдат то шведам для завоевания Франконии, то французам для завоевания Эльзаса. Этот обманщик был сам обманут Оксенширной и Ришелье и ос­тавил после себя лишь один след в истории: его войска были куплены после его смерти Францией и послужили основным ма­териалом для первого постоянного войска.

VIII

С конца Тридцатилетней войны (1648 г.) и до начала Вели­кой французской революции (1789 г.) европейское военное дело опиралось на институт постоянного войска из вышко­ленных наемных солдат.

Кондотьерство исчезло сначала лишь в своих наиболее рез­ких формах; со времени Тридцатилетней войны сошли со сце­ны, так сказать, большие военные предприниматели, содержав­шие собственные войска и продававшие их то одной, то другой державе, но в своей более мягкой форме, в форме приглашения правительствами опытных военных командиров для вербовки полков, которые затем до известной степени становились их собственностью и могли продаваться и покупаться внутри од­ного и того же государства,— в такой форме оно умирало лишь постепенно, ибо прогресс в военном искусстве так же, как и в других областях истории, происходит путем не только резких переворотов, но и путем постепенных незаметных изменений.