Получив обещание князя Дадиана выполнить и это, Литвинов пригласил к себе князей Чиковани и Ахвледиани; но, вместо двух, вошло с ними до 20 человек.
«Чувствуя, что в таком количестве людей объяснения подвержены замешательству», Литвинов предложил остаться только приглашенным, а остальных просил удалиться.
– С одним или двумя ни о каких делах говорить нельзя, – отвечали они – оставаясь. Силу свою мы полагаем в соединении и связи между собою, следовательно, что касается до одного, то относится и до всех.
– Какую вы имели причину выйти из повиновения царя (Имеретинского)? – спросил тогда Литвинов.
– Не желая быть подвластными царю, мы отдали себя под власть Дадиана, – отвечали они.
– Поступок ваш противен условию, заключенному князем Цициановым с царем Соломоном. Для избежания справедливого наказания я приказываю возвратиться вам в подданство царя Соломона, тем более что пример покорности вы видите в особе вашего владетеля князя Дадиана.
– Никогда этого быть не может, – отвечали они.
Литвинов просил тогда Дадиана объявить им свое решение.
Владетель Мингрелии не успел еще окончить своей речи, как послышались голоса первейших князей.
– Если он не хочет повелевать нами, – говорили они, – так и мы его оставляем, но прежде умрем, чем пойдем в подданство царя Соломона.
После этих слов некоторые князья вышли, несмотря на просьбу Литвинова остаться, и совещание кончилось. Князь Церетели, бывший свидетелем происшествия, видел ясно, что дальнейшие понуждения были бы тщетны. Литвинов высказал надежду, что царь Соломон будет настолько великодушен, умерен и терпелив, что подождет окончательной развязки. Через четверть часа после того в комнату Литвинова вошло опять человек десять князей, и двое из первейших, став на колени, просили прощения в грубости, которую оказали русскому посланному.
– Объясните мне, – спрашивал Литвинов, поднимая стоявших на коленях, – причины, понудившие вас прибегнуть к Дадиану, тогда как вы должны были оставаться у царя (Имеретинского).
– Лечгумские князья, – отвечал на это князь Чиковани, – всегда сохраняли право входить в подданство того, кого они сами избрать хотели. Когда полковник Майнов привез орден Св. Александра Невского князю Дадиану, тогда мы, видя к нему милость государя нашего, хотели в оной участвовать, пошли в подданство Дадиану и взяли его под свое покровительство, позволив ему въехать в Лечгум, которого он до того принужден был избегать.
Справедливость своих слов князья доказывали двумя письмами, отправленными к князю Цицианову: 1) с полковником Майновым и 2) с посланным Дадиана, в которых было изложено то же самое, что говорил Чиковани Литвинову.
Последний, по возвращении своем в Кутаис, объявил все это царю Соломону, говоря, что Дадиан имеет искреннее желание с ним помириться, признать его старшим над собою и обещается быть всегда готовым на его услуги. Имеретинский царь принял слова Литвинова довольно холодно, но объявил, что во всем будет повиноваться ему, следовать его советам, а справедливость прав своих на Лечгум предоставляет рассмотрению главнокомандующего. Эта холодность в обращении царя Соломона отчасти оправдывала слова Дадиана, просившего Литвинова не ездить в Кутаис, а остаться с ним. На вопрос почему Дадиан отвечал, что имеет сведение, будто бы Соломон намерен вырезать всех русских, бывших в Кутаисе. Слухи эти повторялись и по приезде Литвинова в Кутаис.
Несмотря на существование подобных слухов, Литвинов остановился в Кутаисе, старался примирить враждующих и успел достичь того, что Соломон согласился иметь свидание с Дадианом там, где будет назначено. Приехавший из Лечгума двоюродный брат Дадиана отправлен был обратно пригласить владельца Мингрелии выехать на границу для свидания. Дадиан тотчас же исполнил приглашение и прислал брата своего Николая уведомить о своем прибытии.
Царь Соломон, узнав об этом, стал избегать примирения. Под предлогом рыбной ловли он уехал из Кутаиса, куда возвратился только по получении двух настоятельных писем Литвинова. По возвращении в свою столицу Соломон, несмотря на просьбы Литвинова и на то, что Дадиан находился уже на границе, отложил свидание до 15 июля. Нерасположение его к переговорам и даже ненависть к русским были слишком открыты. По всему видно было, что он хранит некоторую притворность только до случая. Это заставило Литвинова принять предосторожности, которые очень не нравились Соломону.