История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

«Истинный приятель мой! – отвечал Ермолов[436]. – С удовольствием получил я письмо вашего превосходительства и вижу, что мне не надобно переставать любить доброго моего приятеля. Первое письмо мое к вам и то еще более, что я не малейшей не оказал недоверчивости, должны служить доказательством, что не внимаю я никаким неприятным насчет вашего превосходительства слухам; теперешний случай дал мне способ узнать недоброжелателей ваших, и я вам в искренности сердца моего скажу, что потому более надобно вам прилепиться к российскому правительству и иметь к нему доверенность, и тогда ни в чем не успеют неприятели ваши. Вы всегда подозреваете, что ищут вам сделать зло, и всегда опасаетесь несправедливости. Рассудите, как умный человек, может ли кроткий и милосердый государь допустить зло, и если нет причины обратить его на себя, можно ли его страшиться? Если бы правительство могло иметь намерение вредить вам, неужели бы что могло удержать его от того? Но в правительстве справедливом не может быть такового намерения… Итак, истинный друг мой, послушайте моего совета, и если что беспокоить вас будет, всегда спросите первого меня с доверенностью».

Успокоившись насчет поведения Мустафа-хана Ширванского, Ермолов не мог положиться на верность Измаил-хана Пекинского, имевшего тайное совещание с посланными от Ших-Али-хана и горских обществ. Скрываясь от взоров властей, Измаил-хан большую часть дня проводил в диванной, куда никто не допускался, кроме самых близких, чрез которых производились все сношения и интриги. Пришелец, ненавидимый народом и чуждый ему, Измаил управлял ханством чрез хойских выходцев, пришедших в Шеку с отцом его, бежавшим из Хоя и возведенным в ханское достоинство графом Гудовичем. Туземное население было в полном пренебрежении, и хан преследовал всех тех, кого считал приверженным к России. Шекинцы беспрерывно жаловались Ермолову на жестокие поступки хана, и главнокомандующий отправил в Нуху майора Пономарева, чтобы восстановить равновесие между ханскою властью и народною безопасностью. При малейшем притеснении хана шекинцы шли к Пономареву, и если жалоба их была справедлива, то получали удовлетворение. Измаил-хан был недоволен таким распоряжением главнокомандующего и справедливо видел в этом ограничение своей власти. Он несколько раз обращался к Пономареву с вопросом: останется ли он на своем месте или будет свергнут? Хотя Пономарев и старался его успокоить, но Измаил понимал, что не может быть оставлен правителем, и принимал меры к своему спасению. Он отправлял приближенных к нему хойцев в Персию, куда и сам намерен был бежать при первом удобном случае. Персидское правительство обнадеживало Измаил-хана разного рода обещаниями и через его посредство поддерживало сношение с Ших-Али-ханом, которому отправлена была из Тавриза значительная сумма денег на наем войск в Дагестане.

Зная о происках персиян, об измене аварского хана, о сборе в разных пунктах горских народов и опасаясь, чтобы бездействие наше после неудачи Пестеля не привело к более печальным результатам, Ермолов решился нанести сильный удар неприятелю, несмотря на наступившую уже осень и всю затруднительность действий в горах.

Собрав наскоро отряд у крепости Грозной, Алексей Петрович выступил с ним, 25 октября, по направлению к Таркам. В отряде его находились: один батальон Троицкого, два батальона Кабардинского и два батальона 8-го егерского полков, 15 орудий и 400 казаков – всего до 4000 человек[437]. В Грозной осталось девять рот 16-го егерского полка, 6 орудий и 400 человек линейных казаков.

Стояла грязная и сырая осень 1818 г. Слякоть и дождь предвещали затруднения в походе, но привычные к лишениям всякого рода кавказские войска весело переправлялись вброд через р. Сунжу.

На берегу реки, нахмурив свои дугообразные брови, скрестив на груди руки, стоял сам главнокомандующий Алексей Петрович Ермолов, следивший за переходом на противоположный берег товарищей, как он всегда называл своих подчиненных, не исключая и солдат. На нем надет был архалух[438]; на голове папаха; через плечо, на простом ремне, повешена шашка, сверху накинута бурка. Следуя примеру начальника, войска также не придерживались строго формы одежды; каждый солдат, каждый офицер одевался, как считал для себя удобнее: у кого была на голове папаха, у кого черкесская шапка, кто в архалухе, а кто и в чекмене. Солдаты шли вольно, смотрели смело…

Главнокомандующий следил пристально за переправой. Его нахмуренные брови, сосредоточенное, задумчивое выражение лица и атлетическое телосложение делали фигуру его грозною и величественною. Неподалеку от Ермолова, почти рядом с ним, стоял Мазарович, впоследствии поверенный наш при персидском дворе.

Посмотрев на Алексея Петровича, он улыбнулся.

– Чему ты смеешься? – спросил Ермолов, быстро обернувшись к нему.

– Мне пришла смешная мысль, – отвечал Мазарович. – Смотря на вас, мне представилось, что вы не генерал, а атаман разбойников.