История волков

Но солнце все так же сияло в небе, ветер все так же дул, а мы поспешно собрали термос, контейнер, пластиковые чашки, предварительно выплеснув из них на траву остатки сока, и черные тканевые салфетки. Мы с Патрой потом уложили все это обратно по своим отделениям в корзину и закрыли все плетеные дверцы. Руки Патры побелели, но ей хотелось разложить все аккуратно и точно по нужным местам, что мы и сделали. Лео подхватил вялого Пола на руки и понес к машине. Мы шли за ним по траве, мимо орущих детей – они бегали кругами и бросали чайкам хлеб. Дети были в панамках, на лицах – белые мазки солнцезащитного крема, и все они, глядя на птиц, неестественно громко хохотали. Они вертели головами, и ветер срывал их панамки. Кое-кто быстро занял пустое место на траве, где только что лежало наше одеяло, и над ними уже кружила стая голодных чаек. Птицы жадно и без разбора бросались на подброшенные куски. Оглянувшись в последний раз, я заметила, что дети устроили эксперимент. Они подбрасывали вверх попкорн и вощаные чашки, морковины и пакетики жвачки, монетки, одолженные у родителей, и пригоршни камней.

В Дулут мы ездили двадцатого июня, когда лето уже полностью вступило в свои права. Городские улицы были заполнены машинами, а тротуары запружены пешеходами, белыми собачушками на поводках, уличными торговцами, детьми на скейтбордах, стариками с палками и ходунками, мороженщиками с тележками. Этот летний день напоминал огромный снежный шар из-за множества белых чаек, пикировавших вниз, а небо накрывало весь мир ярко-голубым куполом. А на другой день, двадцать первого июня, Пол умер от отека головного мозга. Как я позже узнала, это вроде заболевания, от которого умирают альпинисты на больших высотах и иногда аквалангисты, резко всплывающие с больших глубин. Мозг расширяется и упирается в череп, а глазные нервы испытывают такое давление, что разрывают глазное дно. Мозгу в буквальном смысле становится тесно в голове, он напирает на отдельные пластины черепа, и серое вещество смещается. Лежа в своей кроватке на уровне моря, среди гор мягких игрушек и множества книг, Пол, наверное, испытывал сильные головные боли. Вероятно, корнем языка он чувствовал странноватый привкус во рту. Как я потом узнала, у него был диабетический кетоацидоз.

Потом я много чего узнала. Что, скорее всего, в течение нескольких недель до финала его мучили тошнота и недержание мочи, что расширение мозга произошло стремительно в последние сутки перед смертью, и он частично ослеп, потерял сознание и впал в кому. И когда это произошло, он лежал без врачебной помощи в коттедже на озере – и вместо того, чтобы срочно отвезти его в больницу, и вместо того, чтобы срочно сделать ему инъекцию инсулина и давать обильное питье, Лео кормил его блинчиками и читал ему книжки, и пока Патра прибиралась в доме, опорожняла кошачий лоток, я передвигала фишки настольной игры «Конфетная страна». Родители взяли его в длительную поездку на машине в Дулут, а его нянька принесла в дом камни, листья и сосновые шишки. То есть я натащила в его комнату огородный мусор – так заявили на суде, можете себе представить.

«И о чем ты только думала?» – спросил меня обвинитель. Я не решилась им сказать, что эта куча листьев и камней на полу в спальне Пола была не мусором, а столицей Европы. И я не решилась сказать им то, что мне хотелось сказать Полу, когда я видела его в самый последний раз, а он глядел на меня из кроватки одним глазом. Он лежал, уткнув половину лица в подушку. Никто не живет на Европе – вот что я хотела ему сказать, когда он вернулся домой. Пока никто, а может, никто и не будет жить, но все равно столица построена, и поезда там ездят по дну океана, и там есть подводные лодки и плавучие краны, но это не город для людей. И не для фей, и не для инопланетян, не для симпатичных фантастических существ. Это просто нежилой город с поездами и экскаваторами, бульдозерами и дорогами.

Я помню, как мы уезжали из Дулута. Я помогла Патре сложить хлопчатобумажное одеяло, с которого мы стряхнули массу травинок, и я помню, как под ярким солнцем эти зеленые травинки казались голубыми. Когда мы сели в машину, Патра и Лео завели короткую дискуссию о том, что делать дальше, и было решено, что мы отправимся обратно в Лус-Ривер пораньше, в тот же день. Лео попросил Патру вернуться в отель и забрать наши вещи, а он посидит с Полом в машине. Они и тут начали спорить и даже немного поссорились. По правде сказать, это была их первая ссора, свидетельницей которой я стала. Они не кричали друг на друга, даже голос не повышали. Они просто стояли по разным сторонам от машины, и щурились из-за яркого солнца, и спорили, кто останется с Полом в машине, а кто пойдет за вещами и расплатится в отеле, и потом, уже в самый разгар их спора, они вдруг начали сердито извиняться друг перед другом. Патра говорила: «Прости меня, Лео», а Лео возражал: «Нет, это я виноват. Мне не стоило сердиться из-за такого пустяка. Оставайся с Полом. А я вернусь в отель».