Так, без сомнения, и говорил просвещённый польско-русский магнат, когда собирал вокруг себя в Киеве разогнанное римскими волками русское стадо, на котором духовным очам виднелись три тавра: первое положила и завещала сохранить во веки девственно-чистая русская церковь; второе осторожно напятновала хитрая сводница уния; третье смелой рукой сделала наглая прелюбодейка, что предпочла небесному жениху своему земного главу и обладателя. Но что значили кроткие речи и благие помыслы одного или нескольких, когда кругом православных, в среде родного края их, засели враги русского имени «яко лев готов на лов, и яко скумен обитаяй в тайных?» Не хотело успокоиться никакими словами великое собирательное сердце народа нашего, и волновалось тем мятежнее в груди противников церковной унии, в груди ненавистников польского права.
Эти шатания запорожцев, эти, по-видимому, тщетные, суетные поучения озлобленных рыбалтов и сдесперовавших попов, знаменовали возрождение Киевской Руси, предшествовавшее великому в истории событию — воссоединению русского мира. Идея торжества славян над монгольским племенем была не по силам Баторию, не по силам просвещённым поляко-руссам, не по силам и вдохновителю их, украшенному трёхэтажной короною; она оставалась мечтой, доколе пребывала в обществе «премудрых» и «крепких», и весьма много «значущих», но воплощённая «в худородных» и «уничижённых» и «ничего не значущих», оказалась практичной, оправдала реальность свою. Пока, однако ж, торжество её сделалось очевидным для каждого, она проявлялась на древнем варяжском займище дикими сценами. Бессознательные носители идеи, не щадя себя, никого не щадили. Во времена Косинского, они своим казацким обычаем чинили грубый суд и расправу, между такими людьми, как Михайло и Василий Гулевичи. Во времена Наливайка и Лободы, они, вместе с казацким товарищем, князем Вороницким, промышляли разбойницки над имуществами Семашка и Терлецкого; они защитникам этих имуществ, простодушно верным панским недобиткам, резали уши. Архивы судебных мест, уцелевшие от пожаров, полны варварскими расплавами и грабежами казацкими. Не очень много обращали они внимания на различие или единство веры: они, раздражась мелочными сделками, не дали спуску даже монашескому хозяйству Киево-Никольского монастыря. Но всё-таки охотнее прислуживались казацким ремеслом своим защитникам церковных имуществ против их похитителей, нежели какому-нибудь пану Стадницкому против такого же как он недоляшка, пана Опалинского; и к таким-то услугам надобно отнести утопление в проруби несчастного Грековича. Глядя со стороны фактической, следует видеть во всех указанных явлениях казачества обыкновенный разбойничий смысл, оправдываемый частью дурным устройством гражданского общества польского; но, судя по развитию общественной идеи украинской, это был отклик людей сбытых и сбившихся с дороги на жалобы людей, державшихся столбового пути. При бессилии закона и его исполнителей, при злоупотреблениях администрации, поддерживаемых королевской канцелярией, казаки, в качестве родичей, знакомцев и единоверцев, были единственной силой, с помощью которой киевские и другие братчики удерживали за собой древние святыни, не позволяли их запечатывать, отпугивали жадность униатов к захвату церковных имуществ и даже удерживали многих земляков от измены православию. Вот настоящее прикосновение казаков к делам православной церкви, если мы будем разуметь казацкую массу, состоявшую большей частью из таких гольтяпак, каких увидел в Хвастове московский поп Лукьянов.