История воссоединения Руси. Том 2

По рассказу Гейденштейна, Наливайко вернулся с войском своим на Волынь в конце января 1596 года. Между тем из Запорожья «выгреблось» низовое товарищество под предводительством ещё более сильного врага шляхетских порядков, Грицька Лободы, и заняло пограничные волости Киевского воеводства. Часть его войска, состоявшая, как надобно думать, из местных бунтовщиков, под начальством какого-то Савулы, бросилась на Литву. Гейденштейн говорит, что Наливайко не любил Лободы, и потому действовал отдельно от него и его товарища Савулы. Всё-таки казацкий промысел над панами принимал размеры опасные. Король писал в Молдавию к коронному гетману Замойскому о необходимости вооружиться решительно против казацких разбоев. Коронный гетман не нуждался в напоминании, но он был занят обороной Волощины от покушений Розвана, который захватил было господарство. Розван был начальник венгерской гвардии прежнего господаря Аарона, а потом — похититель его престола и имущества. По прибытии польского войска в Волощину, он бежал к своему патрону, Сигизмунду Баторию, со всем добром, какое только мог захватить с собою в Ясах; [71] а когда Могила был посажен на молдавском престоле и принёс польскому королю и Речи Посполитой присягу вассальскую, Розван явился с венграми оспаривать у него господарство. В это время подошли ещё новые роты к Замойскому из-за польской границы (11 декабря); а сверх того, собралось в Польше и ещё несколько рот, готовых к походу. Паны не хотели отстать от свой братии, и волошская армия выросла до размеров значительных. Таким образом Замойскому было с чем отстоять честь польского оружия, счистить с него ржавчину. С ним были: Яков Потоцкий, будущий историк Хотинской войны, Стефан Потоцкий, будущий сподвижник своего брата Николая в знаменитой казацко-шляхетской войне 1637–1638 года, Андрей Потоцкий, Ян Зебжидовский, князь Корецкий, Милевский, Фома Дроёвский, Тарло. Они вместе с другими отстояли Иеремию Могилу, разбили венгров, взяли в плен самого Розвана и казнили самой ужасной казнью перед Ясами. Набрали паны в счастливой битве разукрашенных коней венгерских, оправленных в серебро палашей, пленников и знамён, в числе которых одно было с фамильным девизом седмиградского князя, с тремя серебряными зубами и с золотым сердцем сверху зубов: эмблема страшная! Эти зубы готовы были — растерзать каждое живое сердце с бесчувствием металлического. Таково было сердце наших братий русинов, погружённое в окаменяющий римский католицизм. С таким сердцем, бесчувственным к живому и жаждущему жизни народу, готовилась теперь коронная шляхта вступить в отрозненную Русь, чтобы отрознить её ещё больше, безвозвратно отрознить, о чём конечно она не думала. Она думала только о том, чтобы на рабочей простонародной силе, на бесплатном её труде, на безмолвном её повиновении, основать магнатские династии, для благоденствия в настоящем и для бессмертной славы в будущем. Всех, кто бы ни стоял ей на дороге, по её убеждению, подобало казнить так же, как и Розвана. О различии реакционных мотивов тогда, ещё не рассуждали. Таков был, век, такова была школа, из которой вышла польская шляхта и польская интеллигенция. Канцлер королевства, бывший ректор падуанского университета, автор книги «De Senatu Bomano», друг и покровитель писателей, знаменитый Ян Замойский, относительно чернорабочей массы, не возвышался над своим экономом, едва умевшим написать квиток и прочитать панское повеление. «Ja nie umiem ieno rolą orac», [72] говорил он на сейме, давая понять, что это главный источник его доходов. Для охранения этого источника, решено было им истребить казаков. Carthaginem deledam esse. [73] повторял он, без сомнения, в классически образованном уме своём, если только казачество представлялось ему во всей грозной возможности своего будущего развития. Но чем бы ни представлялись казаки Замойскому в настоящем и будущем, для такого могущественного человека, который посадил на престол шведского принца и держал у себя дома в плену принца австрийского, задача истребить их не казалась а priori такой мудрёной, какой представляется нам она а posteriori. Нам сказывается это в тоне, которым он обращался к казакам. Идучи в Молдавию, Замойский приказал казакам, через их посланцов, с величием Суллы или Мария: «Приказываю вам, не смейте, казаки, беспокоить Турции! Я вам это запрещаю!» С тем же величием и с полной уверенностью в успехе предприятия, послал он на казаков будущего героя разгрома Москвы, полевого гетмана, своего талантливого питомца Жолковского. Рим долго терпел Катилину у ворот своих; наконец собрал цвет боевой силы своей, и великое международное дело началось.

Со to będzie? со to będzie?…