История воссоединения Руси. Том 2

Так описал, до сих пор, второе казацкое восстание наш соплеменник Иоахим Бильский. Он, очевидно, расспрашивал участников похода весьма тщательно, и передал потомству свою летопись в том виде, в каком она была писана, — не так как Гейденштейн, который, в качестве придворного, очевидно подгонял свой рассказ под высокий стиль Тита Ливия и, для отделки картины, жертвовал иногда истиной. Сам предводитель коронной силы, письмом к Сигизмунду III из лагеря над Супоем, [79] между Переяславом и Лубнями дополняет кое-что в рассказе летописца. Простотой и сжатостью рассказа он, очевидно, подражал комментариям Юлия Цезаря. В его письме особенно рельефно выступают наши земляки кияне. Они и во времена князя Вороницкого колебались между королём и казаками, «яко на Украине». Теперь, видя, что казаки не удержались на русской стороне Днепра против королевского войска, поспешили явить своё усердие к законной власти. Когда казаки истребляли позади себя все средства к перевозу, мещане затопили в Днепре часть своих лодок и, по удалении вольных и невольных приятелей из виду, прислужились этими лодками полякам. Сведав об этом на походе, казаки вернулись лёгким табором, с намерением выжечь город и разрушить киевский замок, но пришли к Днепру в тот самый день, в который на киевском берегу стоял уже Жолковский, именно 11 мая. На другой день подоспело несколько десятков морских човнов казацких, но время для отмщения было упущено.

Жолковский писал к королю, что он был не прочь от мирных трактатов, предложенных ему, как он догадывался, не совсем искренно казаками, лишь бы только не уронить достоинства королевского и положить этому делу конец. Сперва казаки просили прислать им глейт, который бы обеспечил целость их посланцов, но, получив глейт, потребовали заложников. Как военный чиновник и королевский слуга, Жолковский нашёл это требование несогласным с достоинством его монарха. Он написал к казакам, что довольно с них и глейта, для неприкосновенности их уполномоченных. Казаки не верили польскому пану, имея свои на то причины; не захотели послать, под охраной глейта, уполномоченных, но желали, однако ж, знать, на каких условиях могут они быть приняты в королевскую милость. Посоветовавшись с каменецким старостой Потоцким и с ротмистрами, бывшими на лицо(в наличии), Жолковский послал казакам условия. Казаки отписали не так, как того желал Жолковский. Он видел, что трактатами ничего с ними не поделает; он начал помышлять о том, как бы отвлечь их от противоположного берега и обезопасить своему войску переправу. Для этого послал он Потоцкого с частью коронного войска вниз Днепра к Триполю, чтобы делал вид, будто бы жолнёры пытаются переправиться с русского на татарский берег, а вслед за ними послал и човнов штук десять, на возах. В это-то время, весьма не кстати для казаков, перебежали к ним два пахолка и сообщили ложную весть, будто бы ляхи переправляются под Гострым, чтоб зайти казакам в тыл. Казаки испугались за своих жён и детей, находившихся в Переяславе вместе со всем войсковым добром, и очистили место, удобное для высадки неприятельского войска. В тот же день начал он переправлять своё войско и переправил скорее чем сам надеялся, — «по милости Божией», как писал набожный гетман к набожному королю, «без всякой потери».

Казаки, как уже сказано, не решились остаться в Переяславе и двинулись к Лубням, городу князя Вишневецкого, известному тогда под именем Александрова. Так хотели прозвать наши Лубни ополячившиеся, ещё до перехода своего в латинство, князья Вишневецкие, по имени основателя Лубень на старом городище, которое, как видно, не под силу было Бай-бузе удержать против соседних москалей, простиравших свои претензии на древнее Посулие, против татар, желавших, чтобы степи стлались как можно шире, а может быть, и против самого Александра Вишневецкого. [80] Могущественные Вишневецкие намерены были утвердиться здесь навеки. Они думали, что «селения их будут в род и род» на Посулии; «нарекоша имена своя на землях»… Но «человек в чести сый не разуме». Не разумели Вишневецкие, что, кто хочет захватить себе всё и не дать меньшим братьям ничего, тот «приложися скотом несмысленным и уподобися им».

Иначе думали те, которые, во имя высшей культуры, гнали родных детей русской земли в половецкие степи. Им грезилась бессмертная слава в потомстве; им грезилось обеспечение наследников своих во веки и веки. Вышло напротив: слава досталась в удел бесславным, а земля — безземельным.