История воссоединения Руси. Том 2

Турки были правы. Чтобы понять политику короля относительно казацких вторжений в турецкие владения, — вторжений, которым постоянно вторили панские поползновения овладеть Молдавиею, или по крайней мере, запутать турецко-молдавские дела, надобно вспомнить начало московского смутного времени. Ведь и тогда королевское правительство лицемерило не только перед соседними народами, но даже и перед лучшими из панов своих, как например, перед Яном Замойским. Тот же посол, который доносил королю о своих оправданиях перед раздосадованными соседями, писал ему с дороги о тайном вторжении в заднестровские земли каменецкого старосты, с которым он имел сношения, и пана Горского, который собрал до тысячи казаков и повстречался ему под Ясами. Вместо того, чтоб остановить задирательный поход пана Горского, Писочинский поставил его в известность о том, что намерены предпринять татары, и советовал соображать с этим свои действия. [108] Двуличность, в войне и политике считалась у поляков делом естественным, особенно в отношении к народам иноверным. Всё внимание было обращено только на то, как бы не быть пойманными, что называется, на gorącym uczynku.

Отсюда можно заключить, как было бы странно со стороны казаков придерживаться какой-либо политики, кроме той, которую внушала им их позиция. Они не переставали «верстать здобычню дорогу» по Чёрному морю, не обращая внимания на те меры, которые принимались против них одними законодателями Речи Посполитой и нарушались другими. Да и сами эти законодатели, по крайней мере исполнители воли их, никогда не были уверены в возможности прекратить казацкие набеги. Коронный гетман Жолковский, в 1614 году, от 26 сентября, писал к королю из обоза у Ридкои Дубровы, между прочим, о том, что вручил послу в Турцию, пану Торговскому, план Запорожья, дабы удостоверить турок, что нет возможности выжить казаков из этой местности. «He в наше только время (так велел он послу говорить перед турками), но и в отдалённые века казаки имели там свои latibula (убежища): ибо ещё Геродот, древнейший из историков, упоминает, что в этих самых местах всегда гнездились такие же как и теперь разбойники». [109]

Эти две силы, коронно-шляхетская и разбойно-казацкая, развивались, падали и снова вставали параллельно. Они поровну разделили между собой право своевольничанья и область эксплуатации, но почти всегда случалось, что, где выигрывала одна, там теряла другая. Судьба государства и будущность общества вполне зависели от того, которая сила окажется более жизненною: та ли, которая, по-видимому, работала для цивилизации и созидала государство, или та, которая как будто стремилась возвратить общество вспять, и готова была поступить с государством, как слепой Сампсон с филистимскою храминой. Когда коронно-шляхетская сила проиграла громадную игру свою в Московщине, у казаков от той же игры остался в руках большой выигрыш. Не гоняясь за политическими призраками, они действовали по словам: «довлеет дневи злоба его», пеклись только о настоящем моменте и веровали, или чуяли сердцем, что будущее само о себе позаботится. «Якось воно та буде!» — говорит и теперь украинец, чуждый политических мечтаний и слывущий у людей недалёких беззаботным хахлом. Беззаботные хахлы вывезли из Московщины столько добра, что давным давно «полатали злыдни», постигшие их под Лубнями, и были в силах совершать на море дела разбоя относительно врагов христианства, предаваемые проклятию в турецких летописях, [110] и дела человеколюбия относительно «бедных, бессчастных невольников», воспетые украинскими Гомерами. Час от часу приобретали низовые казаки на Украине всё больше и больше влияния. Конечно это влияние не было благотворно для культуры; призвание казаков, как временно необходимой корпорации, было не культиваторское. Под их предводительством собирались разного рода своевольные люди, нападали на панские усадьбы и разоряли панское хозяйство. Из-за соперничества двух противоположных сил, страдало всё население края, со всем его хозяйством. Но надо при этом помнить, что не будь этих буйных казацких куп, не дававших богатеть ни панам, ни панским подданным, — не стояли бы на месте и те сёла, в которых бушевали казаки. Не явись в польских пограничных воеводствах новые буйтуры всеволоды, народные верховоды, — научила бы шляхта весь русский народ черпать шапкой пыль перед ней, и создала бы государство без народа, без народного чувства, без народной поэзии, — такое государство, которого следы мы с жалостью и негодованием видим над Вислой. Коазаки были призваны спасти народную будущность грубо-реакционным способом.