В ту эпоху когда начинается самый пышый расцвет польскошляхетского элемента в отособленной Руси; когда казаков, обычаем шляхты, стали чуждаться и мещане, их прежние сутужники и сотоварищи; когда в запорожском войске стали преобладать простонародные утикачи из пограничных имений, арендованных жидами, эксплуатируемых панскими «наместниками», обдираемых старостинскими «служебниками», — Русское воеводство Польской Речи Посполитой было таким рассадником полонизма, о каком только мог помышлять присоединитель к Польше Владимирова займища. В северной части его широко расположены были влости и ключи так называемых великих панских домов, а полуденное и восточное Подгорье было занято множеством панских имений средней руки и никогда не сосчитанными осадами лановой шляхты, которые, почти без перерыва, тянулись вплоть до волошских границ. Уже в сеймовом постановлении 1564 года говорится о zagęszczeniu i nasiadłości rycerstwa [142]
между Днестром и горами в галицких сторонах. Этот «натовп» людей, умеющих служить сильному пану и пановать в свою очередь над депендентами, только и ждал сеймовой сделки старопольских магнатов с новопольскими. С 1569 года, запруда, охранявшая нашу Русь от польщизны, была снята руками протекторов русского православия, представляемых знаменитым князем Острожским. Тогда уже не одно завоевание Казимира III, но и вся смежная с ним русская земля начала колонизоваться с удвоенной быстротой. Движение новых землевладельцев и осадчих из центральных частей государства к окраинам покрывало здесь русский элемент, так сказать, наносной почвой полонизма. Русь окончательно и, по-видимому, безвозвратно превращалась в новую Польшу.