История воссоединения Руси. Том 3

Такая-то распорядительница стояла во главе управления всеми имениями, принадлежавшими дому Жовковских, как по вотчинному, так и по поместному праву. На нынешний взгляд, десятки займищ или осад, тянувшихся к центру их администрации — Жовкве, представляются жадным захватом польского плуга, отмеренным панской саблей и занесённым в сеймовую конституцию стараниями приятелей. Так оно и бывало, но не всегда. У входа в Татарию, или что всё равно, в дикие поля, которые начинались за чертой, проведённой от Кременчуга через уманскую пустыню до Подольского Каменца, занять займище, со стороны таких людей, как Жовковский, было государственной заслугой. Это значило — воспользоваться королевским пожалованием, и среди полного безлюдья, на татарском шляху, устроить форпост подвигавшейся всё вперёд и вперёд колонизации. Все панские имения на татарском пограничье, или, как говорилось тогда, в украинных областях, имели в начале значение смелых редутов и форпостов. Хитрость и Пройдошество, Смелость и Предприимчивость получали их в потомственное владение под одним и тем же условием, которое одни паны нагло профанировали, но зато другие исполняли свято. Заложить в дикой пустыне осаду значило тогда — вложить капитал в предприятие рискованное, хотя в будущем и заманчивое; а управлять пограничными имениями значило тогда — согласовать интересы разного сорта людей, часто несогласимые. Осадчему, кто бы он ни был, сам ли землевладелец, или его «наместник», прежде всего предстояла трудная задача — прикрывать своё займище от ордынцев; потом надобно было ему найти экономическую связь между такими социальными элементами, как туземный ратай и выходец-приказчик, знаток хозяйства более совершенного, — между такими, как охоче-комонный казак, служащий пану по подобию Наливайка, и так называемый слуга шляхтич, видевший европейские армии, умеющий вести войну на более цивилизованный лад, — наконец, и между такими, как местное вероучение, выражающееся в обрядности, которой исторического смысла никто не знал, и вероучение пришлое на Руси, которого увлекательная для панов история не увлекала почему-то умов необразованных. Пани Регина понимала, видно, искусство колонизации, если из своего хозяйства могла извлекать столько выгод, что доставляла мужу средства для выхода в поле табором, а на постройку замка собрала довольно рук и материалов. Что касается до религиозной связи пограничного общества, то, будучи питомицей католичества, она, без всякого сомнения, желала от души, чтобы в древнем займище Киевского Владимира было одно стадо и один пастырь; но в её действиях не заметно такого презрения к туземной вере, какое, например, выразила к ней Анна Острожская в том самом замке и городе, где православные так ещё недавно искали убежища от унии. Регина гордовала древним русским благочестием никак не больше своего зятя, Яна Замойского: она строила православные церкви из дерева, а в виду их воздвигала костёлы из камня, давая понять, что время истинной веры настанет раньше, нежели утлые храмины потребуют возобновления.