История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Это заграничное путешествие, которое они совершили, проехав по рекам Германии, побывав в Цюрихе и завершив путь на берегу озера Комо, Мери описала в путевых заметках, которые были опубликованы вместе с еще одними дорожными впечатлениями (более поздними) под названием «Странствие по Германии и Италии». Эти заметки отличаются острой наблюдательностью и восприимчивостью к новому – свойства, ничуть не притупившиеся со времен ее юности. Из записей очевидно, что ощущала она себя счастливей, чем многие годы до этого. Подавленность не так уж часто докучала ей во время этой поездки. Раз из-за опоздавшего денежного перевода пришлось задержаться в Милане, а трое молодых людей поехали вперед. По этому поводу она записала: «Я покидала Англию в сопровождении беспечных, жизнерадостных юношей, но вот они уехали, а я осталась одна – таков конец моих веселых странствий. Но, как известно, таков конец всего на свете: о том поют поэты, тому же учат моралисты».

Когда она догнала своих юных спутников, миновала Женеву, она очутилась в местах, где жила в былые годы, и узнавала их, проявляя истинные чудеса памяти. «Вот мне стали попадаться на глаза места, где я была, когда шагнула прямо в жизнь из детства. Здесь, на берегах Женевского озера, стояла вилла Диодати, а рядом – наше скромное жилище, лепившееся к самой воде. Там были террасы, виноградники, среди которых пролегала верхняя тропинка, была и маленькая бухта, куда причаливала наша лодка. Я могу легко указать и назвать тысячи мелочей, которые тогда были привычны, а потом позабылись, но сейчас встают передо мной вереницей воспоминаний и ассоциаций. Талия, что жила здесь когда-то. Даже малое мое дитя, в котором полагала я тогда надежду грядущих лет, скончалось – ни один из ростков тогдашних моих надежд не развернулся в зрелый цвет; буря, немощь и смерть налетели и сгубили все. Сама еще совсем ребенок, я оказалась в положении умудренной тяжким опытом матроны. Мое дальнейшее существование было всего только бесплотной фантасмагорией, а тени, собравшиеся вокруг этого места, и были истинной реальностью».

В феврале 1841 года Перси окончил университет, и они снова отправились в путешествие, взяв с собой молодого писателя Александра Эндрю Нокса – соученика Перси по Тринити колледжу. Мери принимала в нем большое участие. Нокс был болезненным юношей, и она уповала на то, что заграничная поездка поправит его здоровье, а Перси не будет страдать от одиночества.

Когда позволяли обстоятельства, Мери тотчас находила кого-нибудь, нуждавшегося в защите и опеке, ради чего с готовностью отказывалась от многих своих удобств и удовольствий – самопожертвование было в ее натуре. При жизни никто ей не воздал по справедливости за щедрость и великодушие. Ограничивала она себя не только ради самых близких, таких как Годвин и Клер, но и ради людей вроде ее тетки Эверины Уолстонкрафт, не отличавшейся ничем, кроме того, что в самую тяжелую минуту оттолкнула свою племянницу Фанни Имлей, вскоре покончившую с собой. На этот раз предметом благодеяний стал Нокс, и, щедро тратясь на него, сама она должна была ужать расходы, что было очень неудобно.

В Дрездене в их компанию влился еще один молодой талант – Генри Хью Пирсон, довольно известный музыкант, который быстро покорил их маленькое общество. Но вскоре из-за него возникли трения между Перси и Ноксом, да и повсюду он вносил раздоры. И когда во Флоренции им удалось расстаться с ним, Мери вздохнула с облегчением. Впрочем, и Нокс, человек настроения, отличался неуживчивостью и оказался неважным спутником для Перси. Устав от всех этих требовательных юных дарований, Мери в конце концов призналась Клер: «Перси – моя радость; он такой хороший, терпеливый, заботливый, он – величайшее утешение на свете».

Она любила Италию и охотно задержалась бы там, но ее разочаровали встречи со старыми друзьями. Огорчало ее и то, что на все ее старания собрать вокруг сына ярких людей, он отвечал равнодушием. И вместо того чтобы искать дружбы признанных умов, купил себе трубу и изливал на ней тоску по Англии, куда мечтал вернуться, чтобы «увидеть модель летательного аппарата».

В конце лета 1843 года Мери заехала в Париж к Клер, намереваясь погостить у нее несколько недель, а Перси проследовал домой. На ренту, которую выплачивал Клер сэр Тимоти, и в предвкушении наследства в 12 тысяч фунтов от Шелли Клер удобно устроилась в Париже. Вокруг нее в то время собралось несколько итальянских политических эмигрантов, чье пылкое красноречие и бедственное положение изгнанников вызвали восхищение и сочувствие Мери. Один из них – Гаттески – был удивительно яркой личностью, и Мери, не удержавшись, вновь увлеклась ролью покровительницы. После долгой поездки она, естественно, возвращалась домой с пустым кошельком и заняла у Клер 200 фунтов, чтобы деликатно предложить их Гаттески, уверив, что дает их в долг. Этот даровитый молодой человек словно был призван искупить разочарование, которое она переживала из-за заурядности Перси, но интерес ее к итальянцу был глубже, чем она сама сознавала.