История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Пикок вспоминал, что импульсивность, чувствительность Перси часто доходила до одержимости. Юноше нередко приходилось заглушать боли и страх приемами опия, столь же доступного и распространенного болеутоляющего, как теперь анальгетики или валериана. Возможно, это обстоятельство наложило свой отпечаток и на поэзию романтиков. По словам Медвина, Шелли всегда был на волоске от безумия. Но волосок оказался прочным и ни разу не оборвался. Все эти болезненные причуды тоже умещались в безразмерные сутки Шелли, ничуть не потеснив ни поэзии, ни занятий языками, ни дружеских бесед.

Откуда это феноменальное трудолюбие у так любивших воспевать «праздность» поэтов той бурной эпохи? Вероятно, от вошедшего в плоть и кровь сознания своей ответственности. «Поэты правят миром», – заявит Шелли позже в своей «Защите поэзии», и это будет не просто декларацией. В некий час европейской жизни, после Великой революции и наполеоновских войн они почувствовали себя атлантами. Байрон ездил в карете – точная копия наполеоновской – и не был смешон.

Качающийся, неустойчивый мир задавал поэтам вопросы – и они отвечали, напрягая все силы, живя в извне заданном ритме и за годы проживая десятилетия. Вспомним предсмертные слова Шелли: «Я чувствую себя старше своего отца. Мне 90 лет».

Поэт перестал быть фигурой государственной, но и сугубо частным лицом – к чему стремился – стать не мог.

Отсюда – столь счастливо найденный Пушкиным образ поэта-пророка, ставший одним из краеугольных камней русского понимания поэзии.

Были тут, правда, и свои, сугубо русские, внутренние мотивы.

11

23 июня 1813 года Шелли стал отцом, он назвал дочь Иантой, как героиню «Королевы Мэб», второе имя Элиза – в честь старшей Уэстбрук – дала Харриет.

Из друзей в Лондоне в то время был только Пикок, он часто навещал Шелли и сохранил воспоминание о нежном и терпеливом отце, который мог часами шагать взад-вперед по спальне с голубоглазой малюткой на руках, убаюкивая ее странной монотонной песенкой. «Джамин, джамин, джамин», – повторял он какое-то изобретенное им магическое слово, при звуке которого Ианта действительно успокаивалась. Шелли был одержим идеей вырастить человека, начисто лишенного каких бы то ни было предрассудков. Его глубоко поразило решение жены нанять кормилицу. Восторженный поклонник педагогической теории Руссо, он был уверен, что Харриет сама будет кормить ребенка, но все его уговоры и убеждения наталкивались на решительный отказ. Казалось, Харриет хотела наверстать то продолжительное бездействие, на которое ее обрекла беременность. Только теперь ее привлекали не учебники латинского языка или чтение вслух, а походы к портнихам и в ювелирные магазины. Она могла часами просто бродить по центральным улицам Лондона, долго простаивая возле витрин со шляпками и дорогими дамскими украшениями. Сестра всячески поощряла ее новые интересы.

«Этот сумасшедший оплачивает долги Годвина, находит деньги, чтобы помогать всяким писакам, с которых содрали штраф, и поделом… а не правильнее ли было бы потратить все это на свою восемнадцатилетнюю жену», – ворчала Элиза и охотно принимала у себя майора Райена, который тоже утверждал, что такая прелестная женщина, как Харриет, должна быть окружена роскошью. С майором Райеном Шелли познакомился в Ирландии, а потом, случайно встретив его в Лондоне, конечно, пригласил к себе.

После долгих разговоров о покупке кареты Шелли наконец занял очередную сумму под залог будущего наследства, и в семье появилась первая солидная вещь – ее сразу же окрестили «коляской Харриет». Шелли сделал это не столько в угоду растущим запросам жены, сколько понимая, что без кареты теперь, с появлением ребенка, сколько-нибудь далекие путешествия будут невозможны. А они как раз собирались совершить паломничество в Эдинбург; может быть, Перси и Харриет тянуло туда, где начиналась их любовь, потому что они оба чувствовали, как отдаляются друг от друга… Во всяком случае, в октябре заложили коляску и семья Шелли, сопровождаемая Пикоком, отправилась в Шотландию. Но вояж не удался. Напряженность отношений между Перси и Харриет не ослабевала. Надежда найти в Эдинбурге более терпимое и заинтересованное литературное общество не оправдалась. В шотландской столице молодые люди почувствовали себя так неуютно и одиноко, что в первых числах декабря собрались в обратный путь, за неделю проделали 300 миль и в начале декабря 1813 года, к общей радости, въехали в родной Лондон. «Коляска Харриет» после такого пути требовала полной разборки и ремонта, и Шелли продал ее.

Хогг, долго не видевший Харриет, при первых же встречах в Лондоне отмечает, что она весела, пышет здоровьем, но совершенно перестала разделять интеллектуальные интересы мужа. Хоггу она тоже не предлагала больше читать вслух мудрые наставления Идоменея, а просила сопровождать ее к портнихам. Он нашел, что Харриет сделалась скучной особой, и не преминул тут же поделиться своим разочарованием с Шелли.