История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

А Мери… Но вот она стояла в дверях, и, кажется, он увидел ее впервые, увидел тем неожиданным взором-вспышкой, который высвечивает, схватывает суть и поэтому не обманывает. В Шелли всегда жила потребность воплощать в каком-нибудь прекрасном лице те таинственные и благостные силы, которые рассеяны в природе. Все это, как в фокусе, должно слиться в одно-единственное и выделить его из бесконечного множества. Ему уже несколько раз казалось, что такое чудо свершилось, но стоило приблизиться, и оказывалось, что чуда не было, был всего лишь оптический обман. А сейчас…

«Шелли!» – повторила девушка, подходя к нему. Перси очнулся и в упор посмотрел в ее светло-ореховые глаза. Если бы не вмешался Хогг, они бы так и остались стоять, глядя друг на друга, и ни один из них не отвел бы взора.

Ученик полюбил дочь им же избранного учителя.

Судьба и воля сплелись так, что жизнь поэта стала легендой; в отличие от Байрона, Шелли не прилагал к тому усилий, напротив, – но от судьбы не уйдешь.

2

Хогг был первым, кому Шелли доверил тайну своей неожиданной любви: «В моем мозгу это чувство принимало множество форм. Скрывая его истинную природу от самого себя, я пытался скрыть ее и от Мери, но безуспешно. Я был нерешительным, колебался: меня приводила в дрожь мысль о предательстве, при этом я не мог постигнуть, где та граница, за которой самопожертвование становится сущим сумасшествием. Между тем для нее все было пугающе ясно, как будто ею руководил дух, проникающий в суть вещей».

Неуловимая, ускользающая Мери вдруг стала откровенна с ним и разрешила сопровождать ее к могиле матери, допустила к своей святыне. Она с пылким вниманием следила за полетом его мысли, ее ум, воспитанный автором «Политической справедливости», был способен парить на тех же высотах. Мери к своим 16 годам уже много прочла, узнала, продумала, но это не только не пресытило ее, а наоборот, усилило ту «страсть к знаниям», о которой говорил Годвин. Перси все больше уверялся в том, что наконец божество обрело материальную форму. Эта форма была такой непреодолимо женственной, что он до боли напрягал мышцы рук, чтобы они сами не протянулись навстречу Мери, не обняли, не подняли и не унесли ее. Куда? Он был женат. «Но брак заключается Любовью и расторгается ее исчезновением. Как порочны государство, религия, все те институты, которые толкуют это иначе, тем самым порабощая и унижая человека!» – ученик Година, разумеется, мог рассуждать только так. Шелли надеялся на поддержку своего учителя: не станет же препятствовать соединению двух любящих людей человек, публично заявивший о том, что брак – «самый худший из всех видов собственности». Но к величайшему удивлению Шелли, когда дело коснулось собственной дочери, «философ вдруг превратился в обывателя».

Конечно, ожидать, что Годвин прямо последует своим доктринам, было бы по крайней мере наивно. Но надо сказать, что ту прямолинейность и грубость, с которой он отнесся к случившемуся, слово «обыватель» определяло довольно точно. Мы не знаем, в каких выражениях Годвин отказал Шелли от дома. Но вот письмо Годвина к одному из его близких приятелей, оно достаточно красноречиво: «В воскресенье, 26 июня, Шелли сопровождал Мери и ее сестру Джейн Клермонт к могиле матери Мери, кладбище находится в миле от Лондона; и, кажется, именно там ему в голову пришла нечестивая мысль соблазнить мою дочь, предав при этом меня и бросив свою жену. В среду, 6 июля, дело с ссудой было завершено, и вечером того же дня он дошел в своем безумии до того, что открыл мне свои планы и просил моего согласия. Я увещевал его со всей энергией, на которую был способен, и это возымело действие – он обещал мне прекратить свои безнравственные посягательства и вернуться к добродетели. Потом я приложил все усилия, чтобы пробудить в Мери чувство чести и природных привязанностей, и тоже, как мне казалось, добился успеха. Но они обманули, обманули меня…» Как и следовало ожидать, запрет лишь ускорил события. Не имея возможности видеться с обожаемой Мери, Шелли предпринял решительные меры. 14 июля он вызвал Харриет из Бата и сообщил ей о случившемся.

– Я отчаянно люблю мисс Уолстонкрафт. Мы оба думали о самоубийстве. Только твое великодушие может спасти нас обоих.

Харриет сохранила присутствие духа. Ее достойное поведение вселяло надежду. «Если она поймет, что мои чувства к Мери – не проходящий приступ лихорадки, а истинная любовь, она не станет нам препятствовать», – подумал Шелли. Его переполнила нежная благодарность к жене:

– Я был так измучен предстоящим объяснением… Теперь я вижу, ты не усомнилась в моей искренней привязанности к тебе. Моя душа обратилась к тебе за утешением и нашла его. Ведь правда, Харриет, нас связывала не только страсть, но и дружба? А теперь наша дружба только окрепнет.

– Дружба? – не выдержав, переспросила Харриет. Ее притворное великодушие было уже на исходе, но Перси ничего не замечал.

– Ты хочешь знать, буду ли я тебе больше, чем другом? О, гораздо больше! Я всегда буду твоим братом и отцом Ианты, которая дорога нам обоим.