История западноевропейского театра от возникновения до 1789 года

Нормативная эстетика классицизма по сравнению с своеволием средневекового искусства была силой большого прогрессивного значения. Но законы свои классицизм черпал не из жизни, а определял их путем чистого логизирования. Заключая в себе множество полезных и бесспорных положений, нормативная эстетика классицизма ограждала театр от многообразия действительности, лишала художников веры в свои непосредственные ощущения, нивелировала их и зачастую превращала творчество в педантичное ремесло. В результате всего этого разум торжествовал, но поэзия прозябала. И искусство оказалось отрешенным от народа.

Эта мертворожденная драматургия, естественно, не могла увлекать зрителей. Как уже указывалось, произведения классицистов редко показывались на подмостках, притом всегда в узком кругу любителей.

Такая судьба постигла даже наиболее талантливых представителей классицистского театра XVI века — Гарнье и Лариве.

Роберт Гарнье (1545—1601), судья по профессии, был ученым человеком, свято исповедывавшим правила, предписываемые «Искусством трагедии» де ла Тайля. Свои трагедии Гарнье писал, или драматизируя римских историков (его трилогия «Порция», «Корнелия» и «Марк Антоний») или обрабатывая античные сюжеты (контаминация «Гекубы» Еврипида и «Троянок» Сенеки; «Антигона» и «Ипполит» в подражание одноименным произведениям Софокла и Еврипида).

В трагедиях Гарнье назойливая ученость постоянно заслоняла человеческие переживания. Обычно каждый герой имел собственную моральную или историческую тему и занимал своей речью большую часть акта. Так, например, философ Аррей рассказывал о счастье золотого века, Марк Антоний говорил о подвигах Геркулеса, Октавий о милосердии и т. д. Лучшим произведением Гарнье была его трагедия «Еврейки», в которой ощущалась поэзия непосредственного чувства, а наиболее популярной — трагикомедия «Брадаманта», написанная по мотивам поэмы Ариосто, изобилующая комическими и трогательными эпизодами и завершающаяся счастливым финалом. Педантичные нормы были нарушены, и произведение сразу обрело живость, какой не было в правильных трагедиях Гарнье.

Французские исследователи театра среди предшественников Корнеля в первую очередь называют Гарнье, указывая на энергичность и простоту его стиха.

Судьбу классицистской трагедии XVI века разделяла и классицистская комедия. Несмотря на все свои литературные достоинства, победить незамысловатый фарс она не смогла и на сцену не попала.

Наиболее одаренным сочинителем комических пьес был каноник Сент-Этьенского монастыря, итальянец по происхождению, Лариве. Выпустив в 1579 г. сборник своих пьес Лариве в предисловии к ним писал, что он считает для себя «образцом Плавта и Теренция и их подражателей — современных итальянских драматургов».

Как истинный представитель своего направления, Лариве был уверен, что идеальное искусство может быть создано только восстановлением древних образцов, в которых навеки найдена абсолютная норма прекрасного. «Я всегда буду говорить, — писал Лариве, — что наши предшественники... умели так хорошо говорить и делать, что для нас невозможно в совершенстве создать или сказать что-либо такое, чего бы они уже не сказали и не сделали». И он приходил к выводу, что «выказал бы чрезмерную самоуверенность и даже невежество, если бы не последовал примеру священной древности».

Лучшая комедия Лариве «Духи» является переделкой «Шкатулки» Плавта и «Аридозио» Лоренцо Медичи. Характер скупого Северина был очерчен очень выразительно и правдиво. Переживания героя в момент, когда он обнаруживает пропажу своего золота, выражены с большой драматической силой. Северин вытаскивает из-под камня спрятанный там кошелек с золотом и, не подозревая еще, что он пуст, говорит: «О, моя любовь, как ты поживаешь? Иисус, какой он стал легкий! Дева Мария, что это положили сюда? Увы, я уничтожен, я погиб, я разорен. Воры, бродяги, бродяги! Хватайте, арестовывайте всех, кто проходит, закрывайте двери, ворота, окна. Несчастный, куда я бегу? Кому я говорю? Я не понимаю, где я, что делаю, куда иду? Увы, мои друзья, умоляю вас, спасите меня, я вас прошу, я умираю, я погиб. У меня украли мою душу, мою жизнь, мое сердце и все мои надежды. Кто даст мне уздечку, чтоб повеситься? Мне лучше умереть, чем так жить. Увы, он совершенно пуст. Боже милосердный, кто этот зверь, который одним ударом отнял у меня мое добро, мое счастье, мою жизнь! О, я жалкий, ради кого мне теперь жить, — я потерял свои экю, которые я так старательно собирал и которые я любил и хранил больше, чем свои глаза, мои экю, которые я так сберегал, отрывая хлеб ото рта. И кто-то другой теперь радуется моему несчастью и бедности!..»