История западноевропейского театра от возникновения до 1789 года

Поэты-классицисты подвергали критике не реальные исторические обстоятельства, а отвлеченные моральные типы, тематически удаленные от современности, но фактически являющиеся выражением главнейших внутренних тенденций действительности. Казалось бы, что Гораций и Камилла или Пирр и Андромаха ничего общего не имеют с Францией Ришелье и Людовика XIV, а между тем они своей психологической определенностью и своим конфликтом очень глубоко выражали существеннейшее противоречие современной жизни. Удаление тем от бытовой повседневности служило для классицизма средством типизации. Быт мог изображаться только эмпирически — он еще не стал материалом для обобщений морально-политического характера. Бытовая фигура могла быть или образом расчетливого буржуа, или плутоватым слугой, или чванливым придворным. Подобные фигуры умели создавать и Корнель и Расин — достаточно припомнить комедии «Лгун» или «Сутяги». Но гражданские доблести и моральный героизм прямо из быта классицисты извлечь не могли. Быт не только не помогал им в этом, а мешал, ибо повседневное заслоняло собою героическое, идеальные тенденции граждан могли легко исчезнуть за суетностью их каждодневного поведения и за мелочностью житейских желаний.

Расин писал: «Трагедийные персонажи должны быть рассматриваемы иным взором, нежели тот, которым мы обычно смотрим на людей, виденных нами вблизи. Можно сказать, что уважение, которое мы испытываем к героям, растет по мере того, как они удаляются от нас: majore elongiquo reverentia» («уважение увеличивается на расстоянии». — Тацит).

Неразвитость общественных отношений, неясность конкретных путей к осуществлению моральных идеалов, противоречие между гражданскими и мещанскими побуждениями в массе третьего сословия, предубежденность поэта против вульгарного мира обыденности — все это с одной стороны, и стремление великих поэтов-классицистов утвердить основную положительную моральную тенденцию, как норму для жизни и искусства, с другой, это противоречие не давало возможности отыскать героев в мире повседневности и уводило в древние эпохи и страны, с тем чтобы оттуда, из этого прекрасного далека, современные идеалы сияли чистым и благородным светом.

Но помимо объективной причины, определяющей собою абстрактную героичность классицистской трагедии, была и субъективная: неразвитость общественных отношений сказывалась и в сознании мыслителей-поэтов, у которых не было еще потребности глубоко вникнуть в живую действительность, с тем чтобы, критически изучая ее, призывать к замене обветшалого феодального порядка новым, буржуазным. Поэты-классицисты не ставили перед собою реальной программы действий, они ограничивались лишь общей критикой дурной морали и общим восхвалением героических действий. Именно абстрактность и незрелость политической идеологии давали возможность классицистам Корнелю, Расину и Мольеру, оставаясь гуманистами, быть королевскими поэтами.

Историческая ограниченность классицистов сказывалась раньше всего в том, что они идеи и страсти современности не умели воплотить в форму реального бытия, не верили в то, что жизнь может заключать в себе под покровом обыденного подлинную правду чувств и мыслей. Но, отворачиваясь от жизни, они все же умели воплощать в своем творчестве идеи и чувства, которыми жило современное общество.

Герои Расина всегда одержимы страстями. Они или отдаюся их течению или борются с ними и, борясь, погибают. Одержимость страстью у Федры или Гермионы самозабвенна. Натура целиком подчиняется единому сильному чувству, воля властно устремляется лишь к одной цели, и страсти одухотвряют личность, делают ее цельной и глубокой, способной на любую жертву во имя возвышенного желания. Когда Федра любит Ипполита, Гермиона Пирра или Ифигения Ахилла, то все они любят только героизм, только благородство или красоту этих людей, все они страстно стремятся к идеальному, и их желания одновременно и эгоистичны и возвышенны. Герои Расина никогда не бывают пассивными, равнодушными людьми, они охвачены величайшим желанием добиться во что бы то ни стало своей цели, и все они знают, что от их удачи или поражения зависит их счастье, их судьба, их жизнь. Поэтому в трагедиях Расина события никогда не бывают заурядными и эпизодическими. Если люди готовы ради достижения своей цели пожертвовать всем, то, конечно, они будут итти на самые дерзкие поступки, чтобы нарушить обычное течение событий и решительно приблизить себя к намеченной цели. События же внезапные и значительные еще сильнее разжигают страсти — в одно мгновение рушится человеческое счастье или открываются просторы для осуществления самых несбыточных надежд. Сюжетные сдвиги, вызывая целую бурю страстей, возбуждая пафос личной воли, еще сильнее поднимают поэтический темперамент трагедий Расина. Стоит вспомнить поворотные сцены Гермионы и Пирра, Федры и Эноны, Агамемнона и Клитемнестры, и станет очевидным, какой поэтической силы достигают страсти от трагического перелома жизненных обстоятельств.