История жизни бедного человека из Токкенбурга

После того он трогательно — с объятиями, поцелуями и слезами — распрощался со старейшинами, а равно и со всеми гражданами и с крестьянством. Не сомневаюсь, что у всех добропорядочных тоггенбуржцев он оставит самую добрую память о себе, и никто из честных граждан не сможет ни в чем упрекнуть этого человека, который так стремился думать и поступать человеколюбиво. Одни лишь те, кто вечно всем недоволен и все охаивает, на кого и ангелы Божьи не угодят, только они распространяют всякие россказни о нем, все переиначивают и перевирают. Но мы-то знаем, что это за птицы.

В воскресенье, т.е. 4-го числа горнунга-месяца,[472] во всех общинах нашего края был созван народ и повсюду единодушно провозглашена свобода. Во всех общинах избрали народных представителей, соблюдая паритет религий.[473] Монастырь Санкт-Галлен было решено оставить в покое и заплатить ему за Тоггенбург сколько требуется.

Итак, первый шаг сделан. Да ниспошлют небеса свое благословение и сохранят мир и согласие на нашей земле. С тех пор народные представители из всех общин нашего края собираются раз или два в неделю в Лихтенштейге в ратуше, для того чтобы держать совет и выносить решения по делам всего края или относительно общего блага народа Тоггенбурга. Собрание состоит приблизительно человек из семидесяти, работы у которых найдется предостаточно, пока не будет изменено государственное законодательство.

25 февраля РАЗДОР ЗА РАЗДОРОМ

Все это — последствия революции, как я думаю. Таков уж дух времени. Разбудили его франки.[474] Добрался он и до нас, обитателей самых высокогорных долин. Даже демократические кантоны[475] вознамерились pervorce[476] бунтовать. В Аппенцелле партия идет против партии из-за всякой малости. Каждая требует, чтобы власти приняли ее сторону, что невозможно. Тогда партия, которая проиграла, нападает на власти и заставляет их признавать ее правоту. Начинаются потасовки, необузданность и насилие всякого рода, так что решение дела передается какой-нибудь посторонней общине.

По пути в милый мой Санкт-Галлен к моим добрым друзьям[477] услыхал я много разговоров о довольно-таки трагических последствиях выступлений той и другой партии. Так всегда и бывает! Выслушаешь одну партию и подумаешь — она права, а послушаешь потом другую — покажется, что и эта как будто права тоже. Но, как уже сказано, дело, я полагаю, не стоит того, чтобы подымать вокруг него столько шума. Все это одна болтовня или, если угодно, одни перебранки. Некто Пундт[478] был, как я приметил, главным лицом, или заводилой, этих беспорядков. Дело было представлено Совету.[479] Но и Совет, и все, кто его поддержал, подверглись со стороны партии Пундта самым грубым оскорблениям.

На обратном пути я узнал, что в Геризау снова собрался Совет в полном составе. Я видел, как со всех сторон туда движутся целые когорты[480] мужчин и молодых людей, так что я подумал было, что опять началась заваруха. Но из их наивных слов я понял, что дело идет опять о Совете. Мы зададим им жару, — сказал один из встреченных мною, — пускай наводят мир и порядок, а не берут сторону одной какой-нибудь партии и не натравливают людей друг на друга и проч.

Приблизившись к Лихтенштейгу, я повстречал опять целые толпы, которые оттуда выходили, поскольку наши представители также собирались в этот день на совет по поводу наших местных дел. Ну, подумал я, вот и у нас начинается то же самое, что и в Аппенцелле. Всюду видно и слышно, как партии действуют друг против друга, и чего желает одна, то вовсе не годится для другой. Там и сям появляются партии, сильно попахивающие якобинским клубом;[481] если бы это от них зависело, они ввели бы такие свободу и равенство — все монастыри и большие города стерли бы с лица земли. И ведь все это состоятельные люди, которые, как ни кричат о свободе и равенстве, ни к кому не питают дружеских чувств, разве только к тем, в ком они заинтересованы. И при всем том они выдают себя за пламенных друзей отечества. Опора их, богатые крестьяне, в узком своем кругу суть жесточайшие деспоты, которые ни за что не снижают цены за продукты со своих угодий даже для бедняка, ближнего своего, и дерут с него втридорога, как только могут.