История знаменитых преступлений

Да, в жизни мне уготована была отрадная роль евангельского проповедника; да, мне назначена была радость в призвании этом обрести защиту от несчастий бренного бытия. Но хватило бы этого, чтобы отвести опасность, нависшую над Германией? И вы, мои близкие, в бесконечной своей любви, разве не должны были подтолкнуть меня к самопожертвованию ради общего блага? Столько греков в наши дни умирают ради освобождения своей родины от турецкого ига – с малой пользой и без тени надежды, и тысячи новых мучеников, сохраняя мужество в своих сердцах, готовы повторить их участь! И мне ли теперь бояться смерти?

Неправда, что я недооцениваю силу вашей любви или она для меня не важна, – вы и сами это прекрасно знаете. Кто же тогда подтолкнет меня к смерти, если не долг перед вами и Германией и потребность доказать свою преданность семье и стране?

Матушка, ты скажешь: “Зачем же взрастила я сына, которого любила и он меня любил, о ком я столько заботилась и дала себе столько труда, кто, моими молитвами и примером, всегда стремился к добродетели и от кого я, после долгих и утомительных трудов, ожидала ответной заботы? Почему же теперь он меня покидает?”

О моя добрая и нежная матушка! Да, возможно, так вы и скажете; но разве мать всякого другого не могла бы сказать то же самое? И разве можно ограничиваться словами, когда нужно действовать ради блага страны? И если никто другой не пожелает это сделать, что станет с матерью всех нас, имя которой – Германия?

Но нет, ты неспособна на подобные жалобы, благородная женщина! Однажды я уже слышал твой призыв. И если здесь и сейчас никто не выступит на защиту интересов Германии, ты сама вдохновила бы меня на битву! У меня перед глазами пример двух братьев и двух сестер – благородных, добродетельных людей. Они останутся с вами, матушка, а еще вашими сыновьями станут все дети Германии, любящие свое отечество.

У каждого человека в жизни свое предназначение. Мое – совершить деяние, которое я для себя наметил; и даже если бы мне суждено было прожить еще пятьдесят лет, жизнь моя не была бы счастливей, чем в эти последние дни.

Прощайте же, матушка! Призываю на вас Господне благословение. Да пошлет вам Бог радость, какую не в силах омрачить ни одно несчастье! Скоро вместе с внуками, которым я так хотел бы стать добрым другом, вы подниметесь на вершины наших прекрасных гор. Пускай же там, на этом возвышенном алтаре, сотворенном самим Господом в самом сердце Германии, они поклянутся взяться за оружие не мешкая, как только обретут силу поднять его, и не опускать, пока все наши братья не объединятся в свободе и все немцы, обретя либеральную конституцию, не возвеличатся перед Господом, способные отразить любые нападки соседей и единые внутри себя.

Да, Господи Всемогущий, сделай так, чтобы взор моей отчизны, к Тебе обращенный, всегда был счастливым! Да пребудет Твое щедрое благословение на полях, готовых к жатве, и милость Твоя – с народом Германии, дабы всегда он первым вставал на защиту гуманности, ибо она и есть Твое земное воплощение!

Ваш неизменно любящий сын, брат и друг,

Карл Людвиг Занд

Йена, начало года 1819-го».

Сперва Занда доставили в больницу, как мы уже упоминали, а затем, по истечении трех месяцев, перевезли в мангеймскую тюрьму, где ее директор господин Г. приказал приготовить ему комнату. Там он провел еще два месяца в крайне ослабленном состоянии: левая рука его была полностью парализована, голос очень слаб, малейшее движение причиняло ужасную боль. И только 15 августа, то есть через пять месяцев после событий, о которых мы только что поведали, он смог написать родственникам следующее письмо:

«Дорогие мои родители!

От имени следственной комиссии, назначенной великим герцогом, мне вчера сообщили, что вам, вероятно, позволят меня навестить и я буду иметь счастье вас увидеть и расцеловать – вас, матушка, и кого-то из братьев и сестер.

Я нисколько не удивлен этим новым свидетельством вашей материнской любви, и надежда на встречу снова пробуждает во мне сладостные воспоминания о счастливой жизни в кругу семьи. Радость и страдания, желание и жертвенность тревожат мое сердце, и, хорошенько взвесив то и другое, мне пришлось призвать на помощь всю силу разума, дабы совладать с собой и решить, чего же я хочу больше.

Чаша весов склонилась в сторону жертвы.