История знаменитых преступлений

Вы знаете, матушка, что один ваш взгляд, счастье говорить с вами, ваши благочестивые и возвышенные напутствия могли бы обрадовать и ободрить меня, даже если бы на свидание нам отвели совсем мало времени. Но вам известно мое состояние, и вы слишком хорошо знаете, как ведутся подобные расследования, чтобы согласиться со мной в том, что неудобства, с этим связанные, – тем более что это может случиться в любую минуту! – во многом омрачат радость нашей встречи, а то и сведут ее на нет. А еще, матушка, подумайте о том, как, после долгой и утомительной поездки, которую вам придется совершить ради встречи со мной, подумайте, как горько и больно нам будет прощаться перед расставанием в этом мире. Так что пожертвуем, раз так угодно Богу, нашим свиданием и довольствуемся этой отрадной общностью мыслей, воспрепятствовать которой не могут никакие расстояния, ибо в ней – единственный источник моих радостей, и наш Отец Небесный никогда нам в ней не откажет, а люди в этом не властны.

О том, как обстоят дела с моим здоровьем, я ничего не знаю. Но уже по тому, что я пишу это письмо сам, вы догадались, что мои первоначальные сомнения не подтверждаются. А в остальном я слишком плохо знаю строение человеческого тела, чтобы судить, каковы будут последствия моих ран. Я немного окреп, но общее состояние остается прежним, и я переношу его спокойно и терпеливо: Господь поддерживает меня, дает мужество и выдержку; поверьте, он поможет душе моей обрести радость и в малом, и укрепит мой дух. Аминь.

Живите счастливо!

Ваш почтительнейший сын,

Карл Людвиг Занд

Мангейм, 11 августа 1819 г.».

Через месяц он получил от всех своих родственников исполненные нежности ответные послания. Здесь мы приведем только текст письма матери, чтобы дополнить портрет этой «женщины с большим сердцем», как говорил о ней сын, который читатель уже мог для себя составить.

«Милый, несказанно дорогой Карл!

Как приятно мне было увидеть после такого длительного перерыва начертанные родной рукой строки! Никакая поездка не покажется мне слишком утомительной, никакой путь – слишком долгим, чтобы повидаться с тобой, и я отправилась бы с глубочайшей и бесконечной любовью хоть на край земли с одной лишь надеждой посмотреть на тебя.

И вместе с тем мне хорошо известны твоя нежнейшая привязанность ко мне и сыновняя забота, да и мотивы, которые ты приводишь, отмечены такой твердостью и зрелой мужской рассудительностью, что возразить мне нечего и я могу лишь преклонить перед ними голову. Мой нежно любимый Карл, все будет, как ты пожелал и решил. Связь между нами не прервется, и, даже не имея возможности обмениваться словами, мысли наши всегда будем обращать друг к другу. Не тревожься, ничто нас не разлучит; я обнимаю тебя своей душою, и мои материнские помыслы станут тебе защитой.

Молю, чтобы бесконечная любовь, которая поддерживает нас, дает нам силу и ведет всех к лучшей жизни, стала для тебя, мой дорогой Карл, источником мужества и выдержки.

Прощай! И знай, мой сын, что я никогда, что бы ни случилось, не перестану крепко, всем сердцем любить тебя.

Твоя преданная мать, которая будет любить тебя вечно».

И вот что ответил ей Занд:

«Январь 1920-го, с моего острова Патмос[43]

Дорогие мои родители, братья и сестры!

В середине сентября прошлого года я получил от специальной следственной комиссии великого герцога, в чьей гуманности вы уже имели случай убедиться, ваши драгоценные письма, написанные в конце августа и начале сентября, и они волшебным образом меня обрадовали – моя душа словно бы соприкоснулась с вашими, столь дорогими для меня.

Вы, мой нежнейший отец, пишете мне в вашу шестьдесят седьмую годовщину со дня рождения и благословляете меня в порыве самой трогательной отеческой любви.

Вы, любимая моя матушка, в снисходительности своей обещаете любить меня, несмотря ни на что, и я ни на мгновение не усомнился в постоянстве ваших чувств. Я получил оба ваших благословления, и они, учитывая мое нынешнее положение, окажутся для меня благостнее, нежели все то, чем монархи земли, собравшись вместе, могли бы меня одарить. Да, вы щедро питаете меня своей благословенной любовью, и я благодарю вас за это, милые мои родители, с почтительным смирением, которое я, слушаясь своего сердца, всегда считал своим наипервейшим сыновним долгом.

Но чем больше ваша любовь и нежнее письма, тем более мучительной, должен я вам признаться, становится для меня жертва, добровольно нами принесенная, – невозможность всех вас увидеть. Если я и задержался с ответом, мои родные, то только потому, что мне нужно было время, чтобы собраться с силами, которых у меня мало.