Историки Французской революции

Такая необходимость особенно остро ощущалась в Петрограде (затем – в Ленинграде), где в 1920-х гг. позиции историков дореволюционной школы были особенно сильны. Здесь существовал целый ряд научных кружков, сложившихся вокруг таких негосударственных исторических журналов, как «Анналы», «Русское прошлое», «Русский исторический журнал», «Дела и дни». В Ленинграде продолжали работать такие известные исследователи, как С.Ф. Платонов, Б.Д. Греков, О.А. Добиаш-Рождественская[1089]. Заметную роль в культурной и научной жизни города играл возникший после 1920 г. «салон» Е.В. Тарле, где бывали Н.П, Лихачев, В.В, Бертольд, М.М. Богословский, В.П. Бузескул[1090]. Все это, как отмечает Б.В. Ананьич, «была естественная форма научного общения, противоречившая, однако, правительственному курсу на установление контроля над исторической наукой и введению ее в строгое русло официальной идеологии»[1091]. В итоге большинство участников этих кружков, деятельность которых воспринималась и рассматривалась как нелегальная и контрреволюционная, стали жертвой политических преследований[1092]. «В результате “Академического дела’à был учинен разгром петербургской исторической школы, масштабы ущерба которого, – пишет Б.В. Ананьич, – трудно оценить даже сегодня»[1093].

В гонениях на советских историков, не придерживавшихся марксистской методологии, немаловажное значение имело еще одно обстоятельство, на которое недавно обратила внимание Е.А. Долгова: «Не социальный и политический факторы определяли положение ученого “старой школы’à в постреволюционном обществе, а, скорее, его дореволюционный статус (авторитет и позиция, занимаемая в поле избранной им тематики, административный ресурс и потенциал в научном поле) диктовал в соответствии с принципом кумулятивного накопления преимуществ особенности отношения к нему власти и специфику преломления в отношении него советской социальной политики»[1094]. Ярким тому доказательством является отношение властей к престарелому Н.И. Карееву, кто в конце 1920-х гг. «в силу преклонного возраста и отсутствия административных ресурсов уже не мог считаться конкурирующей в научном пространстве фигурой (в отличие от Е.В. Тарле)»[1095]. Именно по этой причине в ходе «Академического дела» Н.И. Кареев «удостоился» лишь идеологической проработки[1096]. В отличие от него Е.В. Тарле, чья колоритная фигура в 1920-е гг. явно выделялась на общем фоне советской исторической науки, а имя уже гремело в Европе, оказался в центре внимания репрессивных органов и подвергся преследованиям.

Еще 31 августа 1924 г. Е.В. Тарле писал из Парижа своей супруге О.Г. Тарле: «Я избран в действительные члены Société de l’histoire de la Révolution française единогласно. Вообще тут меня прекрасно принимают французские ученые. И вообще жаловаться не могу ни на кого»[1097]. В том же году его пригласили на чтение лекций по экономической истории Французской революции и Наполеоновской империи в Collège libre des sciences sociales и в Сорбонну, что он счел для себя большой честью[1098]. В 1926 г. Тарле первым из русских ученых был принят в члены нового французского научного общества Société d’histoire de la Grande Guerre[1099]. Его научные труды во многом способствовали развитию и самой советской историографии. В.А. Дунаевский и Е.И. Чапкевич отмечают: «Вся деятельность Тарле в 20-е годы свидетельствовала о том, что он успешно привносил в советскую науку лучшие традиции дореволюционной русской исторической школы»[1100].

Чтобы лишить влияния ведущих историков-немарксистов, в том числе членов Академии наук, власти решили обвинить наиболее видных из них в антигосударственной деятельности. 2 февраля 1931 г. чрезвычайное общее собрание АН исключило из числа своих действительных членов С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачева и М.К. Любавского, «обвиненных в создании подпольной антисоветской организации, которая подготовляла свержение советской власти»[1101]. С таким предложением выступил новый непременный секретарь АН СССР В.П. Волгин. Как верно заметила А.Р. Лагно, «уверен ли был Волгин в их виновности – сказать сложно (за неимением источников мы можем лишь высказывать предположения), но то, что он был не вполне “свободен’à в принятии своих решений. – это факт»[1102].