It's not about age (СИ)

Вот и наступила та торжественная, но в то же время грустная минута, когда доля правды доберется до ее разума. Я задумываюсь на некоторое время, чтобы обдумать и дать ей разумный ответ, а не детский лепет. Но, к моему сожалению, в голове моей лишь лепетание и множество глупых мыслей, озвучивать которые у меня нет никакого желания. И вовсе не потому, что передо мной стоит ребенок, а потому, что я не могу подобрать подходящих слов, чтобы она правильно меня поняла. Одна мысль о ее брате порой доводила меня до наплыва философских размышлений, обогащенных пессимизмом. И я позволял себе часами размышлять о Льюисе, о его гибели, о том, как несправедливо обошлась с ним жизнь. Но не все так уж плохо, господа. Передо мной стоит наивное дите, которое способно впитать в себя информацию любого характера. А я, в свою очередь, могу и вовсе избежать ответа на ее мысль. Конечно же, она была в моей квартире. И не раз, не два, а гораздо больше, чем вы можете себе это представить. Но все это было слишком давно, чтобы она сохранила эти воспоминания в своей коробочке. Возможно, с этим связана духовная часть ее сознания. Она не могла запомнить события из своего младенчества, но ощутить духовно свое пребывание на этом месте она могла запросто. В сторону философию.. У меня считанные секунды до того, как я дам ей ответ. Вопрос заключается в правдивости этого ответа. Но чего же я должен сторониться? Правды, которую скрыли от нее родители?

― Я дружил с твои братом, ― смело и твердо говорю я. ― Он был моим лучшим другом до гибели. Я не уверен, что ты и правда запомнила это место. Ты находилась здесь, когда тебе не было и двух лет.

― Ого! ― громко восклицает она. ― Расскажешь о нем? Мне известно совсем не многое: имя и только, ― она шустро подходит ко мне. ― Я прошу тебя, поделись своими воспоминаниями.

Эта девочка не представляет, что за воспоминания таятся в моей памяти: бледное и бедное покойное тело ее брата, сотни погубленных мною жизней, стопки научных книг и учебников, обнаженные тела изуродованных мною девушек и многое другое, куда более-ужасное и пугающее. Но, несмотря на весь мрак, сопровождающий мою жизнь, я не могу не отметить лучи в своей жизни. Например, гримасы Гвендолин, ее звонкий смех и просачивающуюся сквозь слезы улыбку. Она была словно моим ребенком, неотъемлемой частью меня. Невозможно не вспомнить мой первый день в школе; первую встречу с Льюисом; первую любовь и дьявольские ночи в заброшенных зданиях. Все это было весело, но, невзирая на положительность этих воспоминаний, я не готов делиться ими. Даже с Гвендолин.

— Ну пожалуйста, — просит она.

― Нет, ― отрезаю я. ― Клади свое шмотье в сушилку, принимай душ и ложись спать. У меня нет желания разговаривать, — с этими словами я отхожу от белоснежного дивана и направляюсь на кухню, где смогу спокойно перекусить.

Невозможно не вспомнить тихие вечера с ее братом. Мы часто были здесь, за стеклянным обеденным столом, ужинали то, что сами же и наготовили. Конечно, повара из нас были не ахти, но поджарить мясо нам удавалось на славу. А сейчас здесь все, как прежде: набор кружек, искусственные фрукты в вазочках и пустой, черный кувшин, напоминающий мне его последний номер. Кажется, десятый? Я перебил многие из них. То по случайности, то нарочно. Говорят, когда злишься, необходимо обязательно что-то разбить. Кувшин — идеальный предмет, а самое главное, экономичный. Стекляшки не разлетаются на столь мелкие кусочки.

Тем временем, боковым зрением мне удается заметить, как Гвендолин уходит в ванную и захлопывает за собой дверь из дорогого дерева. Помнится, отец заверял, что эта квартира обошлась им с матерью в несколько сотен тысяч долларов, не считая расходов на труд рабочих. И думаю, если бы мой отец присутствовал здесь и сейчас, то отреагировал бы на хлопок дверью не очень-то положительно. Мне попадало за малейшую царапину, а за более грубое деяние последовали бы более жестокие санкции.