Пока она соображает, как выразиться, тёплые сильные пальцы уже вовсю блуждают по её груди: сперва — поверх платья, после — под ним. Лоренц притягивает её к себе, отчего их бёдра тесно соприкасаются. Он хорошо помнит карту её тела, ведь он сам обрабатывал мазью каждую царапинку, и теперь старательно избегает касаться самых болезненных участков. Катарине терять нечего — всё, что у неё было, она уже давно потеряла — и она делает шаг, оказываясь зажатой меж ног продолжающего полусидеть на капоте епископа. Его ноги очень длинные — он крепко зажимает её ими, и она чувствует себя, как в горячих тисках.
— Скажи, — шепчет он.
Она не переспрашивает. Он уже давно ждёт её признания, давно его добивается. Время пришло — она даст ему то, что он хочет, а он даст ей то, чего хочет она.
— Мне бы хотелось провести с Вами эту ночь, господин епископ, — произносит она ему на ухо, а про себя добавляет: “Но я Вас не люблю”.
— Ничего, когда-нибудь полюбишь, — отвечает он вслух, взаправду, отчего сестру бросает в дрожь: неужели он читает её мысли? Нет, он просто читает её саму. — Нравлюсь я тебе?
— Да.
— Неужели?
— Да. Я Ваша, господин епископ.
Больше разговоров не требуется — за обоих говорит язык тела.
В фильмах про отношения счастливые будни влюблённой пары обычно показывают пёстрой нарезкой ярких, сказочных кадров. Вот герои кормят друг друга клубникой, вот бегают по зелёной полянке, взявшись за руки; смотрят телевизор, деля один тазик чипсов на двоих, а вот они в Париже, делают глупые селфи на фоне Елисейских Полей; потом путешествуют на воздушном шаре, рассекают морские волны на белоснежном катере, просто гуляют по городу, а прохожие оборачиваются им вслед. И непременно улыбки — хронические, нестираемые. А на фоне играет какая-нибудь романтическая попсовая песенка, призванная трогать и вдохновлять.
Но Лоренц и Кэт не смотрят кино — на это у них нет ни времени, ни причины. Их жизни и так бурлят. Они не пара, и они даже не счастливы. Просто иногда замёрзшие души, отпечатанные в вечности, как доисторические насекомые в кубике арктического льда, оттаивают, согревая друг друга. Даже из благородного одиночества порой хочется бежать.
***
Иногда случается, что хочется разрядки, но совсем не хочется близости как таковой — всеобъемлющей, той, что называют “сплетением тел”. Раньше Катарине казалось, что когда придёт момент, она допустит Лоренца в себя, но не до себя — раньше она его боялась и, в ожидании неизбежного, прокручивала в голове все возможные варианты наиболее бесконтактных поз. Чтобы после всего хотелось вырвать у себя сердце, но не содрать с себя кожу. Но иногда человек меняется.