It Sleeps More Than Often (СИ)

— К отцу? Но разве он не здесь, не в этом зале? — Кристоф указывает на сидящего в первом ряду, справа от прохода, герра Вебера.

— О нет, мой отец — Господь Всемогущий. Римляне распяли Иисуса, воссоединив его с Отцом и тем самым освободив человечество от грехов. Сегодня мой черёд освободить этих людей, — мальчик театрально обводит рукой всех собравшихся.

Шнайдер пятится к амвону и спотыкается о порожки. Едва не упав, он мечется вокруг алтаря — разум покидает его. Втемяшившись в кафедру, он безвольно оседает, зарываясь пальцами во влажные от пота волосы.

— Кто?! Кто ещё с вами? Скажите, сколько вас? — обращается Кристоф к толпе. Здесь не все: неужели в деревне не осталось никого, кто был бы способен дать отпор царящему тут сумасшествию?

— Отец, — глава администрации снисходительно улыбается. — Мы все — Рюккерсдорф, а Рюккерсдорф — это мы. И Вы — с нами.

— Вы лжёте…

— Боюсь, что нет. Итак, отец Кристоф, достаточно разглагольствований — готовьте купель.

***

Четыре часа спустя на дворе ночь. Шнайдер не в себе. Сперва он решил, что если покрестит мальчика, то ничего страшного не случится, и потом уж он что-нибудь да придумает. Он не впервые крестил здесь, в своей церкви, но прежде то были младенцы, сейчас же перед ним отрок — склонил голову над купелью, тщательно повторяя за пастором строки Символа Веры и истово крестясь. “Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.”.* Когда всё закончилось, Шнайдер не почувствовал ничего доброго внутри себя. Обычно таинство приносит непередаваемое облегчение, радость души, катарсис, что сродни божественному откровению. В этот же раз он завершил обряд с тяжёлым сердцем. Уставший и раздосадованный, он опустился на ступени у амвона, пока родители и сограждане вовсю поздравляли новоявленного христианина. Он почти уже забылся, но забыться ему не позволила всё та же фрау Мюллер — видно, старуха имеет серьёзный вес в общине, или она у них кто-то вроде “посвящённой”. Ну не за один же лишь возраст воздаются ей все эти почести?

— Пора, отец, — из полусна его вырывает крепкое потрёпывание Гюнтера. — Пора.

Всё случившееся после осознаётся Шнайдером лишь фрагментарно: сперва — невесть откуда взявшийся в его руке топор, затем, в другой руке — книга Диппеля. Подхватив под локти, его потащили к алтарю — но что это? Вместо накрытого белой скатёркой столика рядом с амвоном возник пень! Крепкий округлый огрызок дерева, судя по виду — дубовый, судя по отсутствию характерного древесного запаха — очень древний, и как-то неестественно окрашенный. Да это же кровь! Приглядевшись, Шнайдер замечает на дереве множество кровавых подтёков — застывшими струйками они омывают его, отчего пень напоминает опущенный в красную краску и насухо выжатый валик. Клемен на коленях с завязанными за спиной руками, стоит, склонив над жертвенником голову. Он смотрит священнику в глаза с неистовой радостью, и Шнайдер начинает задыхаться — всё как тогда, когда му было девятнадцать, на поминках его матери. Удушение растёт откуда-то изнутри, оно не сдавливает его лёгкие, а напротив — раздувает их, отчего Шнайдеру кажется, что его грудина вот-вот лопнет. Сердцу в раздувшейся груди уже тесно — в попытках выбраться, оно бьётся, как птица в силках, и Шнайдер слышит его уже в своей голове — кажется, птичке удалось высвободиться из западни и она полетела туда, где пусто — прямо в его мозг. Шнайдер хочет броситься с топором на Гюнтера — ярость переполняет его, но, как это часто бывает, ярость бессильна. Руки его слабы, они вялы и подёрнуты мелкой дрожью. Ноги налиты оловом, и не чувствуя их, он падает на колени, сильно ударяясь о пол коленными чашечками — но и боли он не чувствует. Всё его существо состоит лишь из сердца, бьющегося между ушей. Он охватывает голову негибкими руками и крепко зажмуривается.

— Отец, прекратите свои представления. Берите топор — не заставляйте Ангела ждать.

— Я жду, отец, — поддакивает так называемый Ангел, от чего Шнайдер окончательно теряет рассудок.

Он заваливается на бок, не отнимая рук от головы; его тело бьёт крупный озноб, отчего он начинает напоминать не то эпилептика, не то просто сумасшедшего.

— Так, всё, уводите Ангела. Закончим утром, — командует органистка, и её приказ незамедлительно исполняется: приёмные родители, приведшие своё чадо на заклание, как ягнёнка — да они даже хуже ветхозаветных дикарей, те хотя бы приносил в жертву Яхве настоящих ягнят! — чета Вебер поднимает Клемена и, освободив ему руки, уводит его прочь.

Всего этого Шнайдер уже не видит. Фрау опускается перед ним, присаживаясь на ступеньку перед алтарём. Она пытается до него докричаться — тщетно.

— Похоже, у него какой-то приступ, — констатирует она перед своими соратниками. — Бывает: священник молод и слаб. Выждем до утра — позволим ему всё осмыслить и принять миссию.

— А вдруг он притворяется? Вдруг убежит? — высказывается младшая из дочерей трактирщика.

— Не думаю, что он притворяется, и всё же ты права, милая — подстраховаться не помешает.