Итальянец

Большей радости Вивальди не испытывал с тех самых пор, как встретился с отцом, и внимание его настолько было поглощено его преданным слугой, что он даже не вспомнил о необходимости принести изумленным гостям извинения за грубость Пауло. Лакеи пытались исправить причиненный последним ущерб: поднимали с пола выбитые им нечаянно из рук табакерки, отряхивали табак с камзолов, но Вивальди не обращал на это ни малейшего внимания; он всей душой разделял счастье слуги и, целиком поглощенный радостными переживаниями, словно не замечал, что в зале находится еще кто-то, кроме них двоих. Маркиз меж тем рассыпался в извинениях за причиненные слугой неприятности и одновременно обращался к нему с призывом вспомнить, в чьем присутствии он находится, и немедленно удалиться; маркиз тщился растолковать гостям, что в последний раз Вивальди и его слуга виделись в темнице инквизиции, с глубокомысленным видом добавляя, что слуга очень привязан к своему хозяину. Однако Пауло, будучи глух и слеп к настойчивым увещеваниям маркиза, а равно и к усилиям Вивальди заставить его подняться с колен, все еще продолжал изливать душу у ног хозяина:

— Ах, мой господин, если бы вы только знали, каким несчастным я себя чувствовал, когда выбрался на свободу!

— Да он бредит! — заметил граф, наклонившись к маркизу. — Вы же видите: от радости он впал в безумие.

— Как долго я блуждал у этих стен — чуть ли не всю ночь — и чего мне стоило их покинуть! А когда тюрьма скрылась из виду — ах, синьор! о святой Доминик! — я думал, сердце у меня разорвется на клочки. Меня так и подмывало вернуться туда и снова сесть за решетку; наверное, я бы так и сделал, если бы не мой друг — тюремщик, который бежал вместе со мной; я ни за что не хотел ему навредить; бедняга, он старался изо всех сил, лишь бы вызволить меня из темницы. Оно и вправду оказалось, что все к лучшему: ведь теперь я здесь, синьор, вместе с вами, и могу рассказать вам обо всем, что пережил, пока думал, что мы с вами больше никогда уж не свидимся.

Контраст между нынешним счастьем и былой горестью вновь вызвал на глаза Пауло слезы; он то улыбался, то всхлипывал, то принимался хохотать, то разражался рыданиями, причем в такой стремительной последовательности, что Вивальди начал за него тревожиться; но тут, внезапно успокоившись, Пауло устремил взгляд прямо в глаза хозяина и самым серьезным тоном, однако выдававшим его нетерпение, спросил:

— Скажите, синьор, крыша вашей тюрьмы была остроконечной? Не было ли у нее с краю небольшой башенки? А главную башню окружала зубчатая стена? А возле…

Вивальди, не выдержав, с улыбкой перебил Пауло:

— Послушай, мой добрый Пауло: как же мне удалось бы хоть краем глаза увидеть крышу моей темницы, если камера моя находилась в самом низу?

— Да, верно, синьор, — согласился Пауло, — очень верно подмечено, но разве это могло мне прийти тогда в голову? Впрочем, крыша именно такая, как я говорю, — я тогда был уверен, да и сейчас готов поручиться. О синьор! Я уж думал, эта крыша надорвет мне сердце. Я глаз не в силах был от нее отвести и подумать только, сейчас я здесь, снова вместе с моим дорогим хозяином!

Речь Пауло прервали еще более бурные рыдания; Вивальди, будучи не в состоянии уловить какой-либо связи между упомянутой крышей его темницы и ликованием слуги при их нынешней встрече, начал опасаться за его рассудок и попросил объяснить, что он хотел сказать. Рассказ Пауло, нескладный и сбивчивый, все же позволил Вивальди уяснить внутреннюю связь между двумя этими столь разными волнениями — и тогда, до глубины души растроганный новым свидетельством искренней привязанности Пауло, он крепко его обнял и, принудив подняться на ноги, представил собравшимся как своего преданного друга и главного спасителя.

Маркиз, тронутый разыгравшейся сценой и искренностью слов Вивальди, удостоил Пауло сердечного рукопожатия, а также тепло поблагодарил его за выказанную храбрость и верное служение интересам хозяина.

— Я вряд ли смогу вполне вознаградить тебя за усердие, — добавил маркиз, — но все, что еще в моих силах, должно быть сделано. С этой минуты предоставляю тебе независимость и в присутствии благородного общества даю обещание вручить тебе тысячу цехинов в знак признательности за твою безупречную службу.

Ожидаемой благодарности за этот щедрый дар маркиз, однако, не получил. Пауло пробормотал, заикаясь, что-то невнятное, покраснел, поклонился и под конец ударился в слезы; на вопрос Вивальди, чем он расстроен, Пауло вскричал: «Но как же, синьор! На что мне эта тысяча цехинов, если я получу независимость? Какая от них польза, если я с вами должен расстаться?»

Вивальди сердечно заверил Пауло, что они всегда будут вместе и что он почитает своим долгом обеспечить ему счастливое будущее.

— Отныне, — воскликнул он, — ты станешь во главе моего дома! Тебе я препоручу надзор за слугами; на тебя возлагается обязанность вести все хозяйственные дела — в доказательство моего полного доверия к твоей честности и привязанности; кроме того, твоя должность позволит тебе быть со мной почти неотлучно.