Итальянец

– Позор его бесчестного предательства, – продолжал он, – не в отказе от фашизма – это-то и так уже случилось… Оскорбление в том, что были запятнаны достоинство итальянского народа, честь вооруженных сил и память о погибших на войне. – Он испытующе поглядел на меня. – Он всех нас сделал дезертирами, понимаете?

Я сказал, что да, вроде бы понимаю, и старый водолаз продолжил рассказ. Войны, сказал он, мы не хотели. Это была ошибка Дуче – втянуть нас в нее. Что касается самого Скуарчалупо, он никогда не уважал немцев – они ему казались жестокими и высокомерными, не лучше англичан. Но итальянцы были их союзниками, и им приходилось воевать под немецким флагом. За одну ночь обратить их против немцев и, что еще хуже, обратить Германию со всей ее мощью против Италии – это был бред. Так что некоторые, и таких оказалось немало, решили сделать свой выбор.

– В Рамгархе англичане нас об этом спрашивали. Предлагали свободу, если мы захотим сражаться против Германии… Кое-кто, как Тезео, согласились присоединиться к союзникам. Другие, как я, подобное бесчестье отвергли. Я предпочел не менять знамя и оставался в плену до конца войны.

– А остальные члены отряда?.. Те из Десятой флотилии, кто еще оставался в строю?

Он провел рукой по лицу, испещренному морщинами и покрытому шрамами.

– С ними то же самое, – сказал он. – Одни продолжали сражаться рядом с немцами, атаковали корабли союзников в Анцио, Неттуно и Анконе, и те, которые участвовали в высадках на юге Франции. Другие, как Тезео, воевали вместе с англичанами и американцами, иногда даже были их инструкторами и атаковали Специю и Геную, где когда-то были их базы. – Он посмотрел на меня с сомнением. – Понимаете масштаб?

– Верность идее или бесчестье. Вы так это видите?

– А как еще мне это видеть?

– Вы подвергались репрессиям по возвращении из плена?

В ответ он фыркнул и скривился в горькой улыбке.

– Разумеется, подвергался, – сказал он затем. – Когда война окончилась, несмотря на все, что мы сделали, для тех из нас, кто не сотрудничал, то есть упертых, как они говорили, фашистов, настали последствия: презрение и забвение… Ну да ладно. Я из Неаполя, здесь всегда можно как-то устроиться. Я так и сделал: работал водолазом в порту, поднимал на поверхность разный хлам. Теперь у меня эта закусочная. Тем и живу.

Он умолк, помрачнев. Потом с неприятной гримасой добавил, что он не единственный, про кого забыли. Другие его товарищи, на чьей бы стороне ни были после перемирия 1943 года, тоже оказались в нищете и забвении.

– Например, Спартако Скергат, еще один из Десятой флотилии. Мы вместе были в школе водолазов… Он был одним из тех шестерых, кто атаковал порт Александрии. – Он опять испытующе посмотрел на меня. – Знаете этот эпизод?

– Да, – заверил я. – Потоплены два линкора и нефтяной танкер.

– Точно: «Вэлиант», «Куин Элизабет» и «Сагона». А знаете, как Скергат окончил свои дни?

– Нет.

– Охранником в Университете Триеста… Как вам это?

– Печально.

– И не говорите. Италия никогда не умела благодарить своих героев.

– И не только она. Почти все.

У него вырвался сиплый смешок, который перешел в сухой кашель.

– Эти все тоже бывают разные.

Я вернул разговор к его товарищу по Гибралтару. К Тезео Ломбардо.

– Вы с ним потом еще виделись?

– Да, через десять лет после войны. Один раз. Его жена, испанка, приезжала с ним. – Он указал на дверь закусочной. – Они появились здесь, оба. Были в Неаполе проездом, и Тезео пришло в голову увидеться.

– И как прошла встреча?

– Это была неудачная идея.

Он задумался, глядя на проходивших мимо людей. Потом энергично почесал подбородок, скребя ногтями щетину.

– Все уже было разрушено, понимаете меня?.. В тот день, когда в лагере военнопленных он согласился воевать против Германии, мы разошлись навсегда.

Он печально покачал головой. Я вернулся к Елене Арбуэс.

– Она была с вами, когда вы разговаривали?

– Нет, она из деликатности оставила нас одних. Пошла погулять… Она была настоящая сеньора.

– Так о чем шел разговор?

– Я был взволнован, хотя старался это скрывать. Тезео волновался еще больше. Помню, он сказал: «Надо было со всем этим покончить, Дженна. С фашистским безумием, с Муссолини, который уже был марионеткой, с нацистами-убийцами, со всем этим…» Интересно получается, вам не кажется? С точки зрения новой Италии, которая вышла из войны, плохо поступил я. А он приехал просить меня…

Он умолк, подыскивая слово. А может, просто не хотел его произносить.

– О понимании? – подсказал я.

Он немного подумал. Его лицо скривилось в гримасе, напоминающей улыбку.

– О прощении, я бы сказал… В какой-то момент его глаза наполнились слезами, он потянулся ко мне, будто желая обнять, но увидел, какое у меня лицо, и сдержался.

– И?

– И ничего. Это все. Он застыл и молча смотрел на меня. А потом встал и ушел, и больше мы с ним никогда не виделись.

Разговор закончился, и магнитофонная пленка остановилась. Я нажал на клавишу и отключил запись.

– А вы знаете, что в книжном магазине Елены Арбуэс, в Венеции, на стене висит ваша с Ломбардо фотография, где вы стоите на подводной лодке «Шире»?

Он удивился: