Итальянец

— Отец, они приближаются! — шепнула Эллена. — О, если ключ сию минуту не повернется в замке, мы погибли! Слышите? Это их голоса — они зовут меня по имени! Они уже знают, что в комнате нас нет.

Трясущимися руками инок принялся отпирать замки, Вивальди пытался помочь ему и в то же время успокоить Эллену.

Запоры поддались, ворота распахнулись, и перед беглецами показались залитые лунным светом горы. Эллена с восторгом вдохнула забытый уже воздух свободы. Полуночный бриз шумел в пальмовых листьях, тяжелой тенью нависших над грубо отесанной площадкой перед воротами, и негромко шелестел в кустах на склонах близлежащих утесов.

— Не теряйте времени на слова благодарности, дети мои, — произнес инок, заметив, что молодые люди собираются заговорить. — Я замкну ворота и попытаюсь задержать преследователей, чтобы вы успели бежать. Господи, благослови вас!

Эллена и Вивальди успели лишь шепнуть «прощайте», ворота закрылись за ними, и Вивальди, поддерживая Эллену, поспешил к тому месту, где их должен был ждать с лошадьми Пауло. Беглецы обогнули угол монастырской ограды и заметили невдалеке длинную процессию пилигримов, вытекавшую из главного портала обители.

Отступать было некуда: Вивальди опасался с минуты на минуту услышать за спиной голос Джеронимо или других преследователей — так или иначе, приходилось спускаться дальше. Единственная ведущая к подножию горы тропа занята была паломниками, и присоединиться к ним значило погубить себя почти наверняка. От яркого лунного света не могла укрыться ни единая движущаяся фигура; беглецы держались в тени монастырских стен, пока звук приближавшихся шагов не заставил их искать временного убежища там, где позади стоящих справа холмов, густо заросших пальмами, вздымались утесы, у подножия которых можно было притулиться в каком-либо из тенистых углублений. Молча шли они извилистым путем меж каменных громад, и их смятение составляло живой контраст расстилавшемуся перед ними ландшафту.

В стороне от монастыря беглецы стали выжидать в тени утесов, пока процессия пилигримов, шествующая вниз через горные чащобы и лощины, не удалится на достаточное расстояние. То и дело они оглядывались на монастырь, ожидая увидеть там свет в воротах или главном портале; в безмолвном беспокойстве ловили они глухой шум погони, но ветерок не доносил до них ни единого звука; не показалось и ни единого огонька, выдающего приближение лазутчиков.

Теперь, когда смертельная угроза наконец на время отступила, Эллена смогла прислушаться к звукам псалма, сопровождавшим процессию. Эти священные чистые звуки возносились к безоблачным небесам, и, даже когда в ритмических паузах голоса замирали, до чуткого уха, помимо шелеста листвы, не доносилось ничего. Звуки, то нараставшие, то уносившиеся вдаль на крыльях ветерка, представлялись музыкальной перекличкой неземных созданий, полуночных стражей, ступавших по горам и обходивших дозором спавшую землю.

— Как часто в такие поздние часы, Эллена, — заговорил Вивальди, — случалось мне бродить вблизи твоего жилья, упиваясь сознанием твоей близости. В этих стенах, говорил я себе, почивает она. В них, там, внутри, заключен мой мир, существующее же вовне — мертвенно и пустынно. И вот ты со мной! О Эллена! Теперь, когда судьба мне тебя вернула, сделай так, чтобы случай не властен был впредь разлучить нас! Дозволь отвести тебя к ближайшему алтарю, где мы могли бы принести брачные обеты.

В волнении и тревоге Вивальди забыл, что из деликатности решил молчать о своих чувствах, пока не препроводит Эллену в безопасное место.

— Ныне не время для таких разговоров, — нетвердым голосом возразила Эллена, — опасность не миновала, мы по-прежнему на краю пропасти.

Вивальди немедленно вскочил на ноги.

— Мое непростительное себялюбие едва не ввергло тебя в беду! Не безумие ли медлить долее в этих таящих опасность пределах, в то время как затихающие звуки говорят о том, что паломники удалились и путь свободен!

Еще прежде чем Винченцио умолк, молодые люди возобновили спуск, осторожно ступая по тропинке меж утесов и поминутно оглядываясь на монастырь, к их радости так и не озарившийся иными огнями, кроме лунного света, игравшего на шпилях и высоких окнах собора. На мгновение Эллене почудилось, что в окошке ее любимой башенки мелькнула свеча, и мысль, что монахини — быть может, даже аббатиса самолично, — хватившись своей пленницы, осматривают там все закоулки, заставила ее в испуге ускорить шаги. Но вскоре стало ясно, что повергший Эллену в ужас огонек был не чем иным, как лучом лунного света, проникшим через противоположное окошко башни, и в дальнейшем, вплоть до подножия горы, беглецов уже ничто не тревожило. Вскоре показался и Пауло, поджидавший их с лошадьми.

— Ах, синьор, — воскликнул слуга, — как же я рад видеть вас в здравии и благополучии! Вы так долго отсутствовали, что я уж начал было опасаться, как бы монахи не упрятали вас в темницу навечно. Какое счастье, что я вас наконец дождался, господин мой!

— Я рад не меньше, мой добрый Пауло. Но где платье пилигрима, которое я просил тебя приготовить?