Итальянский поход Карла VIII и последствия его для Франции

Со времени паденія западной имперіи, въ Европ всегда можно было найдти нсколько лицъ, знакомыхъ съ лучшими произведеніями древней литературы; всегда кто нибудь читалъ Цицерона, Виргилія, Горація[58]; но число этихъ лицъ было до крайности ограниченно. Драгоцнныя сокровища греческой литературы служили предметомъ безплоднаго изученія византійскихъ ученыхъ; латинскіе памятники гнили въ стнахъ монастырей западной Европы, нердко навлекая на себя проклятія духовной ценсуры. Но съ конца XIV вка, стеченіе многихъ благопріятныхъ обстоятельствъ положило начало боле тсному знакомству новой Европы съ твореніями древности. Изъ Византійской имперіи, все боле и боле тснимой Турками, началась продолжительная эмиграція, прогрессивно усиливавшаяся въ теченіе всего XV столтія. Въ числ бжавшихъ изъ имперіи, находилось много людей ученыхъ, близко знакомыхъ съ памятниками классической мудрости и классическаго искусства. Оставляя свою родину въ добычу варварамъ, они заботились спасти по крайней мр ея духовное богатство; суда, на которыхъ отъзжали они отъ береговъ имперіи, были нагружены грудами рукописей, наслдіемъ классической старины. Много драгоцнныхъ памятниковъ погибло тогда въ морскихъ волнахъ жертвою бурь, съ которыми не въ силахъ было бороться тогдашнее мореходное искусство; но то, что успло спастись и найдти пріютъ подъ благословеннымъ небомъ Италіи, дало роскошный плодъ[59]. Впечатлительный, сангвиническій темпераментъ Итальянцевъ не устоялъ противъ чаръ античной цивилизаціи. Какое то благоговйное почитаніе древности овладло умами всхъ. Пробудилось стремленіе открывать и собирать уцлвшіе памятники греческой и римской литературы; отдаленныя, полныя трудностей и издержекъ путешествія предпринимались съ этою цлью. Огромнаго труда, кром того, стоило гуманистамъ размножать списки открытыхъ ими сокровищъ, пока изобртеніе книгопечатанія не освободило ихъ отъ этой тяжелой работы[60]. Результатомъ всхъ этихъ самоотверженныхъ усилій былъ колоссальный переворотъ, совершившійся въ области человческаго мышленія. Богатый капиталъ идей и знаній, безплодно хранившійся до того времени въ стнахъ монастырскихъ, библіотекъ вошелъ во всеобщій оборотъ. Подъ вліяніемъ быстрыхъ завоеваній, совершенныхъ въ сфер мысли, измнился весь порядокъ умственной жизни Италіи. Средневковая схоластика вдругъ оказалась мертвою и безплодною въ сознаніи гуманистовъ. Въ лиц Петрарки, передовые дятели возрожденія заявляютъ требованія, которыя должны были странно звучать для поколнія XIV вка. Петрарка предаетъ посмянію всю систему знаній, связанныхъ схоластическимъ методомъ. По его мннію, безполезна и мертва всякая мудрость, не имющая прямого отношенія къ жизни. Онъ ставить ученыхъ схоластовъ ниже простыхъ гребцовъ или земледльцевъ, работающихъ руками. Цль науки, говоритъ онъ, – облагородить и возвысить человческую, природу, сообщить ей искру божественнаго огня, направить ее по пути добродтели. «Я преданъ только той наук, говорилъ Петрарка, которая длаетъ меня лучшимъ; эта наука – добродтель и истина»[61]. Докторовъ философіи, занимавшихъ университетскія каедры, Петрарка называлъ напыщенными глупцами, которые, препинаясь въ сфер отвлеченныхъ понятій, упускали изъ виду все живое и существенное. Его полемика съ схоластами получила скоро обширное значеніе, потому что отъ мелочей и частностей споръ не замедлилъ перейдти къ важному вопросу объ Аристотел и о всей средневковой философіи. Извстно, что Аристотель, передъ которымъ благоговли средніе вка, которымъ благоговли средніе вка, до XV столтія столтія былъ знакомъ Европ въ настоящемъ своемъ вид, а въ передлк аравійскихъ и еврейскихъ ученыхъ. Въ этомъ искаженномъ вид, вид онъ возбуждалъ удивленіе средневковыхъ философовъ и служилъ точкою опоры всей средневковой схоластики. Петрарка никогда не читалъ Аристотеля въ подлинник, но онъ зналъ, что этотъ подлинникъ разнится отъ арабской редакціи, и при помощи геніальнаго чутья, которымъ одарила его природа, онъ угадалъ истинный смыслъ греческаго мыслителя. Но вести полемику на основаніи одной догадки было неудобно, и потому Петрарка ршился противопоставить средневковому Аристотелю классическаго Платона, съ которымъ онъ былъ знакомъ по разсказамъ Боккаччіо[62]. Геніальный инстинктъ и здсь помогъ ему уразумть существенныя черты философіи Платона. Онъ противопоставилъ его нравственный, «божественный» идеализмъ сухой и без-жизненной діалектик арабскаго Аристотеля, и возвстилъ, что философія есть ученіе о добродтели. Споръ, завязанный такимъ образомъ ощупью, почти наугадъ, скоро перешелъ въ боле опытныя руки. Въ XV вк, когда итальянскіе университеты наполнили ученые Греки, бжавшіе изъ Константинополя, о Платон нельзя уже было судить по догадк, или по разсказамъ Боккаччіо, который далеко не такъ хорошо зналъ греческій языкъ, чтобъ вполн понимать Платона. Тогда Платонъ былъ переведенъ на латинскій языкъ и объяснялся съ каедръ; сознаніе прояснилось, чутье замнилось положительнымъ знаніемъ. Ученые эмигранты приняли въ свои руки полемику, робко возбужденную Петраркою. Сначала, споръ вели только Греки. «Въ долгой и упорной борьб платониковъ съ аристотеликами, говорить Тирабоски, Итальянцы были простыми зрителями, и ни одинъ изъ нихъ не зналъ, за какую изъ двухъ партій слдовало ему сражаться.»[63] Борьба, между тмъ, велась съ ожесточеніемъ; аристотелики хотли, во что бы то ни стало, отстоять свою ветхую систему. Плетонъ, одинъ изъ замчательнйшихъ борцовъ платонической партіи, упрекалъ Аристотеля въ низкой зависти, руководившей его сужденіями о Платон[64]; Теодоръ Гезе, послдователь Аристотеля, приписывалъ вс общественныя бдствія философіи Платона[65]. Если мы не ошибаемся, итальянскіе гуманисты тогда только приняли дятельное участіе въ спор, иди, лучше сказать, тогда только ршительно стали на сторон Платона, когда ясно обнаружилось, что полемика за философскія системы прикрывала собою борьбу старой схоластики съ новымъ научнымъ направленіемъ, бывшимъ непосредственнымъ результатомъ гуманистическихъ студій. Тогда восторженное поклоненіе Платону овладло всми. Козимо Медичи основалъ во Флоренціи академію, назначеніе которой было – изъяснять и распространять ученіе Платона. Члены этой академіи ежегодно торжественными обрядами праздновали день рожденія и смерти великаго философа[66]. «Платонъ, говорить Тирабоски, былъ въ нкоторомъ род ихъ идеаломъ, единственнымъ предметомъ ихъ помышленій, разговоровъ, трудовъ; и восторгъ, внушенный имъ философомъ, былъ таковъ, что побуждалъ ихъ писать о немъ нелпости, которыхъ теперь нельзя читать безъ смха»[67]. Самымъ дятельнымъ членомъ этой, первой въ Европ, платонической академіи, былъ Марсильи Фичино, монахъ августинскаго ордена св. Духа. Съ молодыхъ лтъ отданный подъ руководство Петрарк, онъ въ послдствіи измнилъ своему учителю: Петрарка старался воспитать въ немъ религіозное чувство и приготовить изъ него будущаго противника аверроистовъ; но Фичино остался равнодушнымъ къ религіи и церкви и сдлался самымъ ревностнымъ послдователемъ Аверроэса[68]. Онъ былъ душою новой академіи. Обладая высокими діалектическими способностями, онъ руководилъ бесдами членовъ, упрочилъ популярность Платона между дятелями возрожденной науки, и изгналъ изъ ихъ кружка послдніе остатки схоластическаго метода[69].