Италия и Византия в VI веке

Нарсес построил свою армию полумесяцем с загнутыми впереди флангами, каждый из которых состоял из четырех тысяч пеших стрелков. В центре Нарсес поместил вспомогательные отряды герулов, гуннов и лангобардов и, не очень полагаясь на их верность, приказал всем спешиться, чтобы лишить их возможности бегства. За левым флангом, которым командовал сам Нарсес, был расположен резерв из полутора тысяч всадников (Рrосоp. BG, IV, 32.5–7). По-видимому, византийское командование предвидело, что готы в соответствии с особенностями своей тактики будут стараться завязать рукопашный бой.

И действительно, основой оперативного замысла Тотилы был стремительный удар конницы по центру построения византийских войск с тем, чтобы, смяв боевой порядок, лишить врага возможности эффективно использовать своих лучников. Поэтому именно конница остготов была выдвинута вперед, а пехоте отводилась явно второстепенная роль. Вполне возможно, что это было вызвано также и тем, что на пехоту Тотила не мог вполне положиться, поскольку она состояла не только из остготов, но и из отрядов, набранных среди италийского населения и перебежчиков из византийской армии.

Битва началась стремительной атакой остготской конницы, попытавшейся прорваться к центру византийского войска[573]. Однако эта атака, несмотря на всю ее стремительность и ожесточенность, не принесла победы войскам Тотилы, ибо всадники попали под фланговый обстрел византийских лучников. Неся большие потери, остготская конница начала в беспорядке отступать и увлекла за собой стоящую позади пехоту. Поражение армии Тотилы довершило неожиданное появление из засады тех отрядов византийской кавалерии, которые были сосредоточены Нарсесом в резерве за левым флангом. Попытки Тотилы, Тейи и других остготских военачальников восстановить боевые порядки своих войск, хотя и позволили остготам сопротивляться до позднего вечера, однако исправить положения уже не могли.

К ночи все было кончено. Более 6 тысяч воинов Тотилы пало на поле сражения, многие, сдавшиеся в плен, были перебиты врагами. Большое число и византийских солдат-перебежчиков, перешедших ранее на сторону Тотилы, теперь сложило свои головы в борьбе с империей. Остальные же остготские воины, которым удалось уцелеть от жестокой расправы, искали спасения в бегстве (Рrосоp. BG, IV, 32.20–21).

В сражении при Busta Gallorum трагическая судьба постигла и самого Тотилу. Смертельно раненый в кровопролитной схватке, он искал убежище в местечке Капры (Caprae, Καπραι, ныне Капрара, Сарrаrа), где, истекая кровью, умер спустя несколько часов после окончания битвы[574].

Ненависть византийцев к Тотиле и страх перед ним были столь велики, что, узнав о гибели Тотилы, некоторые из них решили лично удостовериться в правильности этого известия. Они прибыли в Капры, где Тотила был похоронен своими друзьями, разрыли его могилу, выкопали труп и, убедившись, что это действительно останки Тотилы, похоронили его вновь. С великой радостью они сообщили о гибели Тотилы своему полководцу Нарсесу (Рrосоp. BG, IV, 32.31–33).

По словам некоторых хронистов (Малалы, Феофана и Ландольфа), Нарсес, торжествуя победу над опасным врагом империи, отправил в Константинополь окровавленные одежды Тотилы и знаки его королевского достоинства. Ландольф не жалеет красок при описании этого события: «Когда готы почти все были перебиты, Нарсес убил короля Тотилу, который царствовал уже свыше 10 лет; окровавленные же его одежды и корона, украшенная драгоценными камнями, были отосланы в царственный град (Константинополь) и брошены к йогам императора в присутствии сената». Другой хронист Виктор Тонененский добавляет, что Нарсес захватил все богатства этого остготского короля (omnes eius divitias tollit).

Деятельность Тотилы оставила значительный след в истории Италии VI в., а его образ привлекал как современных ему  писателей и хронистов, так и историков более позднего времени. В зависимости от своих политических убеждений и национальных интересов одни восхваляли его, другие поносили, не мало кто мог оставаться к нему равнодушным.

В чем же была притягательная сила этого вождя варварских дружин, воспоминания о котором на несколько столетий пережили его самого? Она крылась в его личном обаянии, доблести и отваге, в его незаурядном полководческом таланте. Его ранняя и столь трагическая гибель также способствовала созданию вокруг него ореола героя, отдавшего жизнь за спасение государства остготов. Образ Тотилы особенно импонировал некоторым националистически настроенным немецким ученым, видевшим в пом идеал вождя германского племени[575].

Другие, более рационалистически мыслящие историки, ценили в Тотиле не только военного вождя, но и прежде всего дальновидного политического деятеля. Они восхваляли Тотилу за его умеренность в отношении римского сената, за его решительность и последовательность в проведении социально-экономических преобразований, во многом обеспечивших его успехи[576].