Италия и Византия в VI веке

Итак, основным пороком романистической концепции является отсутствие исторического подхода к правовым вопросам, отрицание развития законодательства, в частности остготского, под влиянием становления новых общественных отношении. Отсюда и оценка остготского законодательства исключительно как рецепции римского права, оценка, зачастую основанная не на глубоком изучении законодательных памятников остготского времени и сопоставлении их с римским нравом, а на априорных и тенденциозных построениях.

В противовес точке зрения ученых романистического направления, буржуазные исследователи германистической школы явно преувеличивали влияние германского обычного права и германских общественных отношений на законодательство остготского правительства и иногда принуждены были прибегать к разного рода гипотетическим построениям для обоснования своей концепции. Однако попытки этих ученых выявить именно то новое, что было внесено в эдикты Теодориха и Аталариха по сравнению с римским законодательством, во многих случаях оказались плодотворными и дали возможность определить весьма существенные нововведения, которые были сделаны в законодательстве остготов. Исследования этих ученых были бы еще более эффективными, если бы националистические идеи но заставляли искать истоки появления того или иного постановления остготского законодательства не в реальной действительности той эпохи, а в некоих отвлеченных германских «началах» общественной жизни.

Основные политические идеи германистов нашли наиболее яркое воплощение в труде Ф. Дана, оказавшем значительное влияние на последующую историографию этого направления. Исходя из предвзятого мнения о том, что Остготское королевство в Италии являлось своего рода амальгамой германских и римских «начал», Дан приходит к выводу, что и остготское законодательство было лишь механическим соединением германского и римского права[249].

Германистические тенденции в оценке остготского законодательства отчетливо проявляются также в специальных трудах по истории германского права, и в первую очередь в исследованиях Эйхгорна, Бруннера и их последователей.

В новейшей историографии германистического направления все сильнее звучат националистические и даже расистские идеи о превосходстве германской нации, якобы нашедшем свое выражение во всех областях жизни, в частности, в праве германских народов[250]. Вместе с тем в трудах представителей крайнего националистического течения в буржуазной немецкой историографии XX в. все отчетливее стало проявляться критическое отношение к деятельности Теодориха, в частности в сфере законодательства. Некоторые ученые упрекают Теодориха за излишнюю приверженность к римской культуре, к римскому праву и в забвении исконных начал германской жизни[251].

Более умеренную позицию в современной западногерманской буржуазной историографии занимает В. Энсслин, не разделяющий заблуждений крайних националистов. В споре романистов и германистов по вопросу о происхождении, источниках и характере остготского законодательства В. Энсслин придерживается промежуточной точки зрения. Он солидаризуется с романистами по вопросу о римских основах эдиктов Теодориха и других остготских правителей, но в то же время стремится примирить выводы романистов с утверждениями германистов о возможности применения остготами в Италии германского обычного права. Правомерно выступая против националистов, осуждавших Теодориха за возрождение в Остготском королевство римского права[252], сам В. Энсслин, к сожалению, впадает в явно панегирический тон, восхваляя гуманный характер остготского законодательства и преувеличивая роль короля Теодориха в его создании[253].

Таким образом, буржуазная историография так и не смогла в силу своей методологии дать подлинно научный анализ социальной природы и политической направленности основных законодательных памятников остготского времени, показать их место как в оформлении права у остготов, так и в развитии права самой Италии в раннее средневековье.

Центральное место среди законодательных предписаний остготского правительства занимает эдикт Теодориха, изданный, по-видимому, около 512 г.[254]