Иуда «Тайной вечери»

— Что? Поклонником? — воскликнул юный Банделло. — Неужто не видите, что мессир Симони до смерти в нее влюблен? Вы ведь не станете отрицать, мессир Симони? Ну так вернитесь и поговорите с нею, скажите, как обстоит дело!

— Поговорить с нею? — изумился резчик. — По-вашему, это так легко и просто?

— Идите, разве можно этак робеть, — подначивал Банделло. — Смелее! Вы мужчина видный, с чего бы ей привередничать. А хотите, я попробую? Тут ведь главное — найти правильные слова.

Несмотря на кучу клеток за спиной, он приосанился, будто стоя перед девушкой, и даже умудрился отвесить весьма изящный поклон.

— «Синьорина! — начал он свою речь. — Коли мое общество вам не помеха…» Нет! Очень уж избито. «Прелестная синьорина, раз уж мне выпало счастье так неожиданно вас повстречать, молю всем сердцем, примите в дар мою любовь и наставьте, чем завоевать вашу!..» Ну, что скажете, мессир Симони? Нравится? Да, у аптекаря такое не купишь.

— Оставьте ее в покое, — сказал Беллинчоли. — Она не настолько глупа, чтобы затевать шашни с вашим братом, ибо ей хорошо известно: в конечном итоге ее ждет позор и осмеяние. Поверьте, невелико счастье — быть такой красавицей, когда ты дочь Боччетты.

Некоторое время все молчали.

— А я вам говорю, у нее есть возлюбленный. — сказал вдруг художник д'Оджоно, — и как раз сейчас у них свидание. И должно быть, он нездешний, не ведает, кто ее отец. Вот, значит, где она встречается с возлюбленным, в этом трактире. Очень мне любопытно…

Он пожал плечами и больше ничего не добавил.

— Ушли, — сказала Никкола и, облегченно вздохнув, вернулась в объятия Иоахима Бехайма. — Это был мессир Леонардо со своими друзьями, а среди них наверняка есть такие, что знают меня. Ох и натерпелась я страху. Если б они увидели меня здесь… Богом клянусь, беды черней этой и быть не могло бы.

8

Слушая рассказ Иоахима Бехайма о том, как он, чтобы увидеть ее, поселился в плохонькой мансарде, у которой было одно-единственное достоинство — окно, выходившее на улицу Святого Иакова, как раз на то место, где они повстречались впервые, Никкола тотчас решила побывать в этой плохонькой мансарде, поспешить, прилететь, просто чтобы взглянуть, как там квартирует ее любимый. Она уже не боялась сделаться притчею во языцех, ведь влюбленность ее достигла такого размаха, что превозмогла все страхи и сомнения. Поскольку же Бехайм о приглашении не заикался, а продолжал толковать о том, как, безуспешно высматривая ее, в нетерпеливом ожидании часами сидел у окна, девушка поняла, что придется взять это дело в свои руки.

— Надеюсь, вы не рассчитываете, — сказала она, с улыбкой глядя на возлюбленного, — что я прибегу в эту вашу мансарду, как бы хороша или плоха она ни была. Вам ли не знать, сколь противен был бы такой поступок добрым обычаям, и вы не станете требовать этого от меня. Не спорю, здесь, в городе, достаточно особ женского полу, которые охотно пойдут вам навстречу, но я не из их числа, и это вы тоже знаете. Навещать вашу мансарду мне не подобает, а если 6 я все же сумела перебороть себя и пришла, из любви к вам и оттого, что вы так этого желаете, — скажите, положа руку на сердце, что подумают обо мне у вас в доме? Быть может, вы и сумеете устроить так, чтобы в доме мне никто не встретился, но приходило ли вам в голову, что, войди я с улицы в переднюю — через дверь, которую вы оставите открытой, — меня и там может увидеть, не дай Бог, кто-нибудь из знакомых, а тогда… Ох, даже подумать страшно — прощай мое доброе имя, весь город будет тыкать в меня пальцем! Поэтому лучше вовсе на эту тему не говорить, правда? Если вы хоть немного дорожите моею честью, выбросьте все это из головы.

Бехайм досадливо потер правой ладонью левое плечо — верный знак, что-то ему было не по вкусу. Злился он на себя: ума палата, не сумел взяться за дело как положено. Он отлично знал, что вовсе не делал Никколе предложения, по поводу которого она так негодовала, но пребывал в уверенности, что поспешным и опрометчивым словом выдал свои желания и мысли и тем все непоправимо испортил.