Иуда «Тайной вечери»

— Деньги можно заработать на любом товаре, — наставительно сказал Бехайм, — нынче на лошадях, завтра на подковных гвоздях, на крупах, а равно и на жемчугах или индийских пряностях. Я торгую всем, что приносит доход, то притираниями, ароматической водой и румянами из Леванта, то александрийскими коврами, а ежели вам вдруг известно, где можно задешево купить лен, сообщите мне, потому что в этом году хорошего урожая льна не ожидается.

— Слыхал? Всем подряд торгует, — шепнул резчик органному мастеру. Будь его воля, он бы и кровью Христовой торговал.

— Вернемся, однако ж, к истории, которую вы желали услышать, — снова заговорил Бехайм, — наутро она пришла с деньгами, отсчитала мне сорок дукатов и, полагая, что выручила меня из беды, была в прекрасном настроении. Не стану утомлять вас, господа, в подробностях живописуя, что случилось потом, что я ей сказал и что она ответила. В общем, она созналась, что украла деньги у отца, ночью, когда он спал, и я сказал, что это поступок недостойный, нечестный и он мне совершенно не нравится, так как идет вразрез с христианскими заповедями и дочерней любовью, и теперь, показавши мне свое истинное лицо, она никак не может быть моею, я более не желаю ее видеть. Сперва она приняла мои слова за шутку, рассмеялась и сказала: «Хорошие же речи слышу я от мужчины, который уверяет, будто любит меня!» Но после, когда поняла, что я говорю серьезно, она принялась упрашивать, умоляла, плакала в безумном отчаянии, но я решил не слушать ее и не обращал внимания на ее жалобы. Из тех денег я отсчитал семнадцать дукатов, которые причитались мне по праву, и, как положено, дал ей расписку, и оставшуюся сумму тоже отдал, чтобы она вернула ее отцу, ведь я на чужое не зарюсь, а вот свое взыскать обязан. На прощание я протянул ей руку и сказал: «Иди и не возвращайся!» — а она вдруг вскипела и даже дерзнула выбранить меня, назвала дурным человеком. Но я вспомнил слова, которые у вас, — он обернулся к д'Оджоно и указал на сундук с изображением брака в Кане, — на этом браке произносит Спаситель: «Что Мне и Тебе, Жено!» — и выпроводил ее за дверь.

— Стало быть, вы продали великую любовь за бесценок, как дешевенький перстенек! — возмущенно укорил его Мартельи.

— Сударь! Я не знаю, кто вы такой и как понимать это пустословье, оскорбился Бехайм. — Вы никак вздумали корить меня за то, что я вернул отчаявшемуся отцу его деньги и дочь?!

— О нет, никто вас не корит, — примирительно сказал Леонардо. — Вы хорошо провернули это дельце с Боччеттой…

— Правота была на моей стороне! — воскликнул Бехайм.

— Конечно-конечно. И я, — продолжал Леонардо, — окажу вам заслуженную честь, позабочусь, чтобы память о вас в Милане не исчезла. Ибо лицо такого человека достойно быть запечатленным для потомков.

И он вытащил из-за пояса свою тетрадь и серебряный карандаш.

— Я высоко ценю оказанную вами честь, — заверил Бехайм, сел поудобнее и разгладил свою темную холеную бородку.

— А ваша любовь к ней, — спросил у немца резчик, когда Леонардо приступил к наброску, — или то, что вам казалось любовью, вы полностью с нею покончили?

Бехайм пожал плечами.

— Это мое дело, а не ваше, — бросил он. — Впрочем, если хотите знать, то я все еще не забыл ее, она не из тех, кого так легко забыть. Но думаю, что перестану вспоминать о ней, как только отъеду от Милана миль на тридцать-сорок.

— И куда же вы направляетесь? — осведомился д'Оджоно.

— В Венецию, — отвечал Бехайм. — Задержусь там на четыре-пять дней и снова в дорогу — морем, в Константинополь.

— Я, — заметил резчик, — тоже охотно путешествую, но лишь в те края, где пасутся коровы. — Он намекал, что не настолько глуп, чтобы очертя голову устремляться в открытое море или в иные бурные водоемы.

— Опять к туркам? — воскликнул д'Оджоно. — Неужто вы не опасаетесь за свою жизнь, это же гнусные дикари, готовые почем зря пролить христианскую кровь!

— Турок, — объяснил ему Бехайм, — у себя дома и в своих землях вовсе не так страшен, как его малюют, ведь и черт у себя в аду тоже, верно, вполне хороший хозяин. Кстати, вы не забыли, что должны мне дукат? Придется вам его выложить, хотя бы затем, чтобы впредь больше уважать меня и мне подобных.

Д'Оджоно вздохнул и извлек из кармана горстку серебра. Бехайм принял деньги, пересчитал и, поблагодарив д'Оджоно, высыпал их в свой кошелек.

— Будьте добры, не прячьте кошелек, подержите его в руке! — с улыбкой попросил Леонардо, кивнув Бехайму, Тот замер с кошельком в ладони, а Леонардо меж тем добавил к наброску еще несколько штрихов и завершил работу.

Бехайм встал и расправил члены, а потом обратился к Леонардо с просьбой показать ему рисунок.

Рассмотрев свой портрет, он остался очень доволен и не скупился на похвалы.

— Да, это я, сходство поистине велико. И ведь вы сумели сотворить такое за считанные минуты! Да, все, что я о вас слышал, отнюдь не преувеличение! Вы, сударь, вправду знаете толк в своем ремесле, кой-кому не мешало бы взять с вас пример.