Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Ничего этого мое сомнение не исключает, я-то тем временем существую независимо от судьбы предметов и вещей. Ведь я, во всяком случае, сомневаюсь, именно этим свидетельствуя о достоверности собственного существования (свидетельствуя самим фактом сомнения, заметим, а отнюдь не его результатом). Вот вещи – они не сомневаются, и именно поэтому сомнительны в своем действительном независимом существовании. «Вещи иллюзорны, они совсем не то, чем они кажутся», – скажет кто-нибудь, например Кант. Иллюзорны вещи или нет, конечно, важно для вещей, ведь в одном случае они существуют, а в другом их нет вовсе. Но я-то застрахован от несуществования в обоих случаях, ведь я сомневаюсь и продолжаю это делать, и для существования я этого довольно. Но что же получается в плане следствий, которые тоже можно было бы сформулировать в дополнение к тем выводам, которые делает Декарт? Получается, что дар мысли, которым одарен венец творения, это не только нечто высшее, нечто невиданное и неслыханное, как аленький цветочек, но одновременно также нечто исходное и первое; мышление, в том числе и в модусе сомнения, есть гарантия существования, причем такая гарантия, какой само простое, голое существование не обладает. Ибо в нем, существовании, можно усомниться, а оно не может усомниться в ответ ни в существовании усомнившегося, ни в собственном существовании. И поэтому бытие не обосновано в себе и не может компенсировать эту беззащитность никаким заполнением безбрежного пространства или, как выражается современная физика, никаким инфляционным раздуванием. А вот мышление обосновано в себе в акте ego cogito и в статусе я-присутствия, и похоже, что никакой более низкий статус не дает подобного обоснования. Мыслю есть акт causa sui, что и подчеркивает Декарт: «Мыслю – следовательно, существую». И спрашивает: «Но как долго? Очевидно, пока мыслю, ибо возможно, что, когда я буду лишен всякого мышления, именно тогда я и вовсе прекращу существовать»[56].

Пока я мыслю, я сам себя сохраняю. Но мыслю я далеко не всегда, я бываю рассеянным, невнимательным, бываю захвачен чем-то далеким, например персиком в отсутствие персика. В конце концов, я считаю деньги, которых у меня нет, просто сплю или меня посещают грезы наяву. И тогда самообоснование прекращается, тогда только Бог меня сохраняет. Он сохраняет меня в великом терпении, пока я вновь не заступлю на вахту causa sui и ego cogito. Тогда он сохраняет меня как простое сущее, как все остальное – все же не совсем так.

Когда я бодрствую и мыслю, Бог вновь отпускает меня. Этого он не может позволить себе по отношению к прочему сущему. Стало быть, из акта cogito следует не только вывод о существовании меня и Бога, ибо Бог подхватывает меня за пределами ego cogito, но зато, когда я мыслю, я даю Богу передышку. Это напрямую следует из рассуждений Декарта, хотя философ акцентирует момент хранимости свыше, а не тот момент, который ему предшествует, и не тот, который следует за ним:

«Ведь все время жизни может быть разделено на бесчисленные отдельные части, из которых одни никоим образом от других не зависят. Так, из того, что я был незадолго до этого момента, не следует, что я должен быть сейчас, если только некая причина не сотворит меня как бы заново в данный момент или иначе – не сохранит меня. Если мы обратим внимание на природу времени, то представляется совершенно наглядным то обстоятельство, что для сохранения предмета в отдельные моменты его временной протяженности требуются такая же точно сила и такое же действие, которые необходимы для создания его заново, как если бы он еще не существовал»[57].

Отсюда следует, что вещи не дают Богу никакой передышки, – если речь идет о вещах протяженных. Но есть еще вещь мыслящая, res cogitans, и она позволяет Богу праздновать свою субботу. Когда я мыслю, я, несомненно, существую – но также даю Богу краткую передышку от его неустанной заботы о творении, и утверждение это представляется столь же отчетливым, как и другие взаимосвязанные параметры истины.

Интересен в этом отношении подход Ханны Арендт, разделяющей хранимость сущего с одной стороны и человеческую свободу и инициативу с другой: «Поскольку всякий человек по причине своей рожденности есть initium, некое начало и пришелец в мире, люди могут брать на себя инициативу, становиться начинателями и приводить в движение новое»[58]. И далее Арендт говорит о человеке как о существе, освобождающем Бога от тотального соприсутсвия:

«…Его сотворение не есть начало чего-то, что, будучи однажды сотворено, присутствует в своем существе, развивается, длится или уходит, оно начало существа, самого обладающего способностью начинать: это начало начала или самого начинания. С созданием человека принцип начала, остававшийся при сотворении мира как бы еще в руках Бога и тем самым вне мира, появляется в самом мире и останется ему присущ, пока существует человек; что в конечном счете означает лишь, что человек есть тот Некто, с чьим сотворением совпадает сотворение свободы»[59].