Юлий Даниэль и все все все

Кого ни встретишь – всем, оказывается, живется плохо, одному Новацкому хорошо: ему интересно. Притом ни капли жизнерадостного идиотизима, напротив. Ворчит. Бывало, забежишь к ним, они с Любой питаются одним батоном, еще что-то было, только досталось собакам-кошкам, это святое. Он же подозревает, что дело не в клиническом отсутствии средств, но в неважном ведении хозяйства. И это не мешает каждый день наведываться в книжный магазин «Москва» – благо рукой подать, через дорогу.

Позвонит, вернувшись домой: Ириша, в магазине Зеленин [15] появился, сами понимаете, купить необходимо. Потом еще Глоба со своей астрологией, занятно! А какой альбом китайской эротики! Ну еще вот что: мы с вами сборник «Фольклор и этнография» пропустили, его даже добытчик Лейкин не видел.

Однажды Витя Назарити[16], ученик и сосед, принес мешок картошки, – денег, говорит, не принес, вы все равно на книги потратите.

Да как не потратить на книги? Такой библиотеки, как у Новацкого, пожалуй, и не встретишь. Фольклор, этнография, история и много чего еще… Ученый, право же, ученый мой друг Новацкий – хранитель, носитель, распространитель знаний. Знания свои в кубышку не прячет, сам добыл, сам и транжирит направо-налево, раздает всем желающим приобщиться к сокровищам. Он же, принимая от приходящих дары в виде колбасы-сыра или пирожного, никого еще не отпустил с пустыми мозгами. Чем-нибудь да загружал. Знания – это вам не шутки. И, прослышав о великой учености Новацкого, шли к нему ходоки со всех концов нашей безразмерной родины, а более всего кукольники.

Соберется, бывало, какой-нибудь режиссер из города N на кукольном театре «Колобок» ставить да и едет прямо к Новацкому, узнать, чтó ему для этого дела почитать надо по науке. За Новацким не залежится, читай, говорит, Проппа[17]. Либо же Шопенгауэра, а то еще можно вот это – «Боги, гробницы, ученые»[18], для «Колобка», говорит, в самый раз.

Я же навсегда запомню дивную картину: сидит наш Учитель, лекцию читает одному-единственному лицу, лицо же японское, скульптор Куми Сасаки из Токио. Только она авангардист, потому родная старина ей ни к чему. До встречи с Новацким, разумеется. Потом они спектакль сделали изумительный – «Каваримэ». Кукол, правда, не было, но были объекты, Новацкий-режиссер с ними справился запросто. Спектакли были прелести непередаваемой. Он, к слову, если брался за режиссуру, то и был в этом деле эдаким матерым.

Мы, кажется, приближаемся к естественному вопросу – где сей великий эрудит обрел свои знания, в каких университетах.

Да ни в каких, по правде говоря. Недоброжелатели – а такие были – говорили: он в школето доучился ли? Вопрос. Но чего не знаю, того не знаю, мы поздно познакомились, и только смутные вести клубились над его загадочным прошлым. То ли он актерствовал в провинции, то ли побыл на каком-то заводе, то ли в завлиты подряжался. Словом, все смутно. Всё. Одно лишь ясно, как божий день, – нигде он не был намерен работать, если ему не интересно. Нет и нет, и скорей обратно, в свою знаменитую комнату, что в центре Москвы, в Большом Гнездниковском переулке, в свое родовое гнездо в том смысле, что он там и родился.

Мой дом – моя крепость, только двери его крепости никогда не закрывались, но все-таки башня, надежная башня, из нее мир виден в правильном ракурсе, из нее видно только то, что ему интересно.

Мой дом – моя крепостная стена, отгородившая от пошлости и скуки.

Мой дом – крепостные ворота, открытые настежь. И шли-шли-шли к нему люди, на огонек, набивались в комнату, где он царил: кого казнил, кого миловал, порой и несправедливо, да что поделаешь – хозяин-барин!

Еще там была антресоль, прославленная не меньше, чем ночлежка Гиляровского. Антресоль Новацкого – приют бездомных и командированных, брошенных мужей и счастливых любовников. Был когда-то журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» – так бы и назвать ту антресоль.

Я же еще застала Вику, маму Новацкого, легкую мышь, родившую эту гору плоти и интеллекта. Большая была та гора, мясистая и плотная. Мышь-Вика когда-то в Строгановском поучилась, остались от нее листочки, орнаменты-ландыши, наследство изящное, застенчивое и воздушное, только Новацкому очень даже пригодившееся. Про отца ничего не знаю, только известно было – это он поселился в доме, возведенном архитектором с именем не московским и загадочным Нирнзея, будто звенело чисто отмытое зеркальное стекло. Ох не для этих жильцов он строил!

После революции дом был отдан старым большевикам, собственно, большевики и назначили его себе на случай постарения. Впрочем, если у старых большевиков водились собственные домовые, они наследство великого архитектора берегли, можно сказать, свято. Чистоту соблюдали, за лифтами строго смотрели, оберегая бархатные диваны. На зеркалах никто худого слова не писал, а латунные ручки неземной красоты почему-то дожили до перестройки.