Юность

Впрочем, пассажиры неприхотливы, в большинстве своём воспринимая такие условия как нечто естественное, и как бы даже не единственно возможное. Там паче, што сардинной тесноты в этот раз нет, отчево капитану маятно и сварливо. Вроде и оплатили ему весь фрахт, а всё едино, привык уже.

Какие-либо развлечения пассажиры выискивают сами, коротая время в разговорах, карточных играх да песнях. Свободное время, по хорошей погоде, проводим на палубе безо всяких чинов.

Мужики иногда подковыривают меня с Санькой, величая «Благородиями», но без злобы и жесточи. Да и мы не особо подковыриваемся, хотя и на панибратство не скатываемся. Сумели как-то так, по канату пройтись. Не самое простое дело, н-да…

Потому как с одной стороны — звания воинские и заслуги военные, да и деньги, куда ж без них!? И образование и кругозор жизненный, они тоже очень даже и сказываются. А с другой — возраст, да и не на службе мы сейчас. Оченно непросто иногда — што нам, што мужичка́м да мещанам вчерашним, ажно ломает некоторых.

— В картишки будешь, благородие? — позвал меня Ван-Ваныч, расположившийся с приятелями прямо на палубе, подстелив под жопы сюртуки.

— Сам такой! — отгавкнувшись привычно от корнета, становился, зачесав задумчиво нос.

— Ха! — вытягивая худую шею, тасанул колоду Федот, — Чует нос-то, што вскорости карты об ево облупасивать будут!

— Ах ты… раздавай! — плюхнувшись рядом на нагретую солнцем палубу, двинул локтем в ребристый бок, — Двигай, холера!

— Пф… — отфыркнулся он облаком махорки, щуря весело глаза, — тока без шулерских штучек!

— Шулерских-мулерских… у тя карты какие? Рубашка вся затрёпана да обцарапана! Пару раз раздашь, я те их наизусть запомню!

— Ишь, — почесал он в затылке, — образованный!

— … да ты вытяни морду-то! Во… — и с оттягом, да по колодой по покрасневшему носищу!

— Всё… — начал я было вставать.

— Сиди пока!

— Чево? — повернулся я к брату, а тот, оказывается, рисовать нас подобрался!

— Когда успел-то? — озадачило меня, — Долго сидеть-то?

— Ну… минуток с двадцать ещё, эскизов мал-мала набросаю.

— Ладушки. Ну… — потираю ладони, — кто тута ещё не битый!?

Завалившись в каюту, прикрыл глаза и устало привалился к переборке.

— Притомился?

— А? — открыв глаза, гляжу на Саньку, роющевося в книгах, — Есть маленько. Не то штобы и скушно с мужиками, но актерствовать приходится. Вся эта херобора, когда и себя не уронить, и реакцию каждово соседа отслеживать, дабы не обидеть ненароком.

— Ну, — брат пожал плечами и достал Гюго на языке оригинала, — сам так хотел. Этот, как ево…

— Имидж, да… знаю, што надо. Как ни крути, — плюхаюсь на узкую койку, — а чуть не полторы сотни мужиков, которые не просто смотрят на нас с тобой, но перескажут родне и знакомым в России, какие мы есть.

— В их глазах, — педантично добавил брат, подтянув поближе мешок со всяко-разными сухофруктами.

— Угум, — запускаю туда лапу, нагребая здоровую жменю, — Не стали ли благородиями? Нет ли слабины? Потом проще уже будет — мнение мал-мала сформируем. Да! Дядя Гиляй где?

— В народ пошёл, рассказы жизненные да байки собирать.

— Ну… и то дело, — одобрил я, — ему пить поменьше, а там глядишь, и издаст цикл рассказов о русских переселенцах в Африку. Судьбинушка там почти у каждого такая, што и не продохнуть. При ево талантах оченно даже сильно получиться может.

— У нас издать? — скептически приподнял бровь Чиж.

— У нас не дадут, эт понятно, но кто мешает в той же Африке напечатать? Я ж постоянно долбасю ему о собственной газете да об издательстве. Даже здания присмотрел, да с полным раскладом по ценам и пригодности под издательские нужды. А теперь…

— А теперь да… — эхом отозвался брат, мертвея лицом. Вздохнув прерывисто, он отвернулся… уж насколько он сперва боялся Марию Ивановну, настолько же потом и привязался, ласкунчик…

К Порт-Саиду опекун напрочь бросил пить, и сделался молчаливым, то и дело впадая в задумчивость, порой вовсе на ровном месте. Вот так вот идёт, а потом — раз, и замер! Притулился к переборке или лееру, и думает, думает… только губами иногда шевелит, да лицо этакое делается, што не дай Бог — глянуть на нево в этот момент! Ей-ей, обсикаться можно! И это я о себе да о брате говорю, так-то вот.

Раз так, да другой, потом Коста его зашептал, разговорил. Я сунулся было, но не-ет… не хотят втягивать, как будто нам и без тово не ясно, к чему ведётся и как закончится.

Сердце иногда сжимается, но молчу. Только кулаки обгрызаю иногда, да думы думаю. Планов — громадьё! Как в одном случае буду поступать, да как в другом. Проблема только в том, што дядя Гиляй с Костой не сознаются ни капельки, это они нас вроде как оберегают!

А вспомнить за наши приключения да то, што звания офицерские не на пустом месте появились, и кровищи на каждом поболе, чем на ином Иване будет, тяму не хватает. Ну или эта… психология.