Юность

— Слышал, слышал, не утруждайтесь, — он оглядел мельком полицейских и остановил взгляд на приставе, — Виден, так сказать, уровень… Вы уж определитесь, голубчик — если Егор Кузьмич несовершеннолетний в глаза российской Фемиды, то какое вы имеете право врываться в квартиру, где он проживает, в отсутствие законного опекуна? Да и насчёт «Не можете рассматриваться в качестве офицера» уточните — это мнение нашей Фемиды или ваше личное?

Пристав пошёл пятнами, не в силах ответить на заданный вопрос. Тут ведь как ни крути, а любой ответ — неверный! Скажет «Фемиды», и неприятности по служебной линии гарантированны, потому как будучи в столь ничтожном чине, да за всю Фемиду Российскую говорить… Это, знаете ли, даже и не моветон, а натурально — вылететь со службы можно.

Скажет, что это его, сугубо личное мнение, и неприятностей не оберёшься уже от возвращающихся в Россию африканцев. Хоть лично, хоть через прессу, а хоть и по дипломатической части: стоит только довести, что некий полицейский офицер не считает Панкратова офицером и не получил за то хотя бы выговор, консул ЮАС в Москве сможет довести своё «Фи» очень высоко.

— Продолжайте обыск, — дёрнул шеей, скомандовал он, а битый жизнью Аверьян Иванович затеял с полицейским длинный и нудный спор, объясняя всю незаконность обыска и ничтожность добытых таким образом улик. Тот вяло отбрёхивался, скорее даже довольный переменой слишком уж неудобной темы.

Квартира тем временем наполняется всё новым народом. Полицейские чины и малопонятные агенты в штатском таскаются по комнатам, входя и заходя. Подкованные сапоги полицейских оставляют в паркете выбоины, рвут ковёр в гостиной, небрежные действия их оставляют царапины на мебели, а чужие руки, качающиеся одежды и белья, хочется — тесаком, да с оттяжечкой!

А у меня в голове, помимо нарастающего озлобления, одна только мысль вертится, как заезженная пластинка…

… почему?! Откуда такая прыть? Неужели Палываныч попался и раскололся?!

— Господа! — пошёл я ва-банк, — Объясните мне наконец толком основание для обыска, тем более столь бесцеремонного, похожего больше на погром!

— Убийство есаула… — заученно начал полицейский.

— Господин помощник участкового пристава, — перебил я его, — не буду скрывать, что не огорчён ни капли смертью этого человека! Но я решительно не согласен с отведённой мне вашим ведомством ролью обвиняемого! С момента приезда в Россию я окружён столь плотным кольцом полицейских агентов, что не мог бы сделать ни шагу без вашего ведома!

— А действительно! — оживился Аверьян Иванович, — Я и сам, признаться, был несколько ошарашен такой полицейской активностью! Посты полиции, да и филеры… Да-с! Извольте объясниться, господин помощник участкового пристава!

Последовало долгое и нудное объяснение, с каким-то выкладками полицейских чинов, согласно которым я имел основания и возможности…

— … и более того, — вытирая обильно потеющее лицо уже несвежим носовым платком, — неубедительно вещал пристав, — смерть есаула от коня, равно как и…

Он сбился и начал отдувать губы, промокая лицо.

— Ну же, господин помощник участкового пристава… — облегчение у меня — волной! Не поймали Палываныча! Не… просто подозревают, и скорее даже — хотят подозревать. Не знаю, удержал ли лицо, ох не знаю!

— … равно как и убийство Гиляровской Марии Ивановны, совершённой есаулом Лазаревым… так?

— Не сравнивайте умышленное убийство и несчастный случай, в коем виноваты не казаки, а согласно данным следствия — студенты! — огрызнулся полицейский, обнажив в оскале неровные прокуренные зубы, — Ведётся следствие, и виновные понесут заслуженное наказание, назначенное судом!

— Даже так? — нехорошо удивился я, — А виновные, случаем, заранее не назначены?

Дёрнув щекой, тот ничего не ответил, и только как-то по крысьи оскалился. Он уже ненавидит меня, ненавидит страстно и искренне — как человека, ставшего неудобным не просто системе, но и ему лично.

Едко комментируя действия полицейских, понятые сопровождали их при обыске, а комнаты наши чем дальше, тем больше напоминали картину самого безобразного погрома в еврейском местечке.

— Ну право слово… — только и смог вымолвить белеющий от ярости Кирилл Владимирович, глядя на полицейских, вскрывающих паркет в месте, показавшимся им подозрительным.

— Шшшх! — вспорота аккуратно, по шовчику, обивка дивана, и вспучился конский волос.

— Вашбродь… кажись оно! — и голос ликующий.

— … это мы конфискуем! — помощник участкового пристава полон торжества и нескрываемого злорадства, упаковывая документы. А я только сейчас понимаю…

… им нужен был просто повод. Любой. Ворваться, провести обыск, конфисковать мои расчеты и чертежи, наброски и всё-всё-всё…

И если прежде я чуточку, где-то в самой глубине души чувствовал себя не вполне правым из-за смерти казака… Нет, не виноватым! Око за око! Если закон работает только в одну сторону, то этот закон — беззаконный! Но…

… и я немногим лучше.