Юность

— А в моей стране всё есть, — донеслось с улицы, и на Сергея Александровича навалился сильнейший приступ мигрени, — есть в ней нефть и лес[53] в ней есть. Уголь есть, и никель есть, меди в ней не перечесть! Есть в ней золото, алмазы, изумруды и топазы! Как же так, в стране всё есть, а народу нехер есть! Как же так, всё есть в стране, а народ живёт в говне! Ла-ла-ла-ла-ла, ла, ла!

Подскочив торопливо к окну, адъютант погрозил кулаком одному из полицейских, дежурящих у резиденции генерал-губернатора, и тот засвистел, затопал сапожищами в сторону легконого нарушителя спокойствия. Взявшись было закрыть окно, он покосился на Великого Князя, но тот раздражённо махнул рукой:

— Оставь! На Тверской уже… ну, Сандро, удружил! Мы с… пакт о ненападении фактически заключили, и такая…

Скривившись как от зубной боли, он махнул рукой, и офицер поспешно выскочил из кабинета. А в голове Великого Князя вертелись незамысловатые, но крайне назойливые строки, получившие необычайную популярность в народе, и от того слышанные едва ли не десятки раз.

«— А в моей стране всё есть, есть зерно и мясо есть, есть лосось и осетры, в них полным-полно икры. Есть и овощи и фрукты и молочные продукты. Как же так, продукты есть, а народу нехер есть? Как же так, всё есть в стране, а народ живёт в говне?»

— … весь народ живёт в говне, — прошептали его белеющие от ярости губы, — а говно живёт вполне[54]!

— Сандро… — Сергей Александрович плотно сжал губы и резко встал, отбросив кресло. Сделав несколько шагов по комнате, он взял пузырёк с героином, и зубами выдернув пробку, сделал глоток прямо из горлышка.

Успокоившись немного, Великий Князь уселся в кресло и погрузился в мрачные размышления. Сандро и прежде позволял себе самые нелицеприятные высказывания, называя его совершенно невежественным управленцем и человеком, в характере которого решительно невозможно найти хоть одну положительную черту[55]. Но это… это решительно переходит всякие границы!

Какого чорта Сандро закручивает интригу в Москве… в его Москве, да ещё и вербуя полицейских!? Грубо, грязно!

Московскую, именно Московскую… Его полицию склоняют ныне на все лады на страницах либеральной прессы! Ненадлежащие действия, грубейшие правонарушения, беззаконие… и прочие неласковые эпитеты от прессы. Заслуженные!

А главное, зачем?! Можно было деликатно… изъять. Хоть документы, а хоть и… но разумеется, за пределами России! Договориться, в конце-то концов! Не с ним, так подойти через близких, завербовать одного из окружения. Чуть дольше, зато и стократ надёжней. Вот только и лавры в таком случае…

— Шефом авиации захотел стать? Родоначальником? — сощурился Сергей Александрович, несколько раскрепощённый после лекарства, — Ну это мы ещё посмотрим!

Ники, недовольный позицией Московского генерал-губернатора в этом вопросе, отстранился от их конфликта и дал некоторым образом карт-бланш Сандро. Этого… мальчишку, он самым решительным образом отказывается видеть субъектом права, видя лишь объектом.

— Не забыл и не простил… — вспомнил Сергей Александрович давний эпизод, и настроение его сползло на самое дно. Он тоже… не забыл и не простил. Но эта злопамятность Ники бывает иногда так не к месту!

* * *

— Сэмен, нам таки надо поговорить, — решительно заявила Песса Израилевна, комкая в руках фартук, — и прямо сейчас, пока детей нет дома.

— Это то, о чём я думаю? — заулыбался Сэмен Васильевич, подшагнув и положив ладонь на живот женщины.

— Нет, но мине нравится ход твоих мыслей! Сэмен… не сейчас! — она мягко, но решительно отпихнула мужчину, раскрасневшись и часто дыша, — Ф-фу… Я таки волнуюсь за тибе, потому што мине кажется, шо ты слишком много увлёкся политикой, и так сильно, шо ещё немножечко, и она увлечётся тобой!

— Сёма! — уперев руки в бока, она перешла в нерешительное наступление, — Ты уже один раз бывал там как уголовный, и тибе сильно не понравилось! Или ты думаешь, шо у политических на каторге больше развлечений? Если да, то скажи мине, Сэмен, я пойму!

— Песя, золотце… — мужчина внимательно поглядел на неё, — скажи мине за пожалуйста, откуда у тибе такие необычные мысли?

— Ты сильно удивишься за то, шо у мине есть голова не только для есть? — подняла женщина брови, — Сэмен! Ты начал слишком много говорить о «Русском Собрании»! Я таки понимаю за твой интерес, но когда его начинает понимать половина Молдаванки, это уже немножечко чересчур!

— Помнишь, мы с тобой говорили за Африку? — вопросом на вопрос ответил мужчина, — Ты тогда громко и много сказала своё да в её сторону. Так вот… да, Песя, да! Я таки решил с тобой, Фирой и мальчиками туда, но если у мине и нас есть деньги, то вот с капиталом политическим немножечко хужей.

— А оно тибе зачем? — не поняла та.

— Песя! — он сделал большие глаза, — Я тибе не узнаю! Мы едем туда, где много людей, привыкших смотреть на других с помощью винтовки, ты это понимаешь? А я таки тоже да, но не там, а в совсем других местах. Жить просто так я не умею, и быстро найду сибе интересное занятие. А зная сибе и не зная Африку, это занятие может закончиться слишком быстро!