Юность

Отошёл, плечи расправил, почесался, в документы выписанные глянул… а там невесть на каковском написано.

— Так эта… православный, — он отловил за рукав одного из русских буров, — погляди-ка, што здеся написано?

— … ван… хто? — переспросил мужик, затряся кудлатой башкой, будто вытряхая воду из ушей.

— Фамилию твою на бурский перевели. Были Силин, им остался! — важно сказал русский африканер, вчитавшись в документы.

А што же не важничать?! Обтёрся здеся, вон… в шляпе, при костюмчике! Не из господ, оно по всему видно, а туда же! Ишь… чево же не важничать? Не врут, значица, можно здеся жить, ишшо как можно!

— Так эта… — сдвинул Силин картуз на затылок, — а ить и ладно! Всё по новой!

У бачков с водой кружки раздают жестяные… даром! Иные по два, три раза подошли, ан всё равно — дают! Но таких жадоб свои же, да кулаками в душу… не зарывайся! Из-за тебя, паскуды, всему обчеству могут худоту сделать!

— Ить староверы тута всем командуют, — рассудил народ, — они и в одной семье норовят каждому отдельную посудину завести!

На староверов разговор и перекинулся. Известное дело, если они здеся командуют, так прямой интерес выходит! Сошлись на том, што вера християнская, она одна, а двумя там перстами или тремя, оно личное дело кажного. И што без чиновников в рясах, оно как-то полегше будет!

Может, иные и по-другому думы думали, да языки за зубами придержали, потому как — зачем? Староверы тебе помогают, и помочь ты ету принимаешь, ну а раз так, то и неча поперёк со своим мнением вылезать! На ноги встанешь сам, в пояс им поклонишься, так хоть обспорься за веру православную, хто тебе слово скажет тогда?

Эт самое важное, даже и негры, шастающие мимо — тьфу! Навидаются ишшо, хотя да…

… замолкнув, мужики проводили глазами проплывшую мимо тяжёлым баркасом жопастую готтентотку, и только кадыки на шеях дёрнулись.

— Да…

— Оно бы и…

— Агась…

И ведь без слов ясно, о чём… и ком мысли у мужиков. Да и чего ж тут неясново-то?!

— Но ведь… а?! — руки разведены на ширину плеч, взгляд осоловелый, котячий.

— Невкусная вода, — давясь, один из мужиков допил и снова подставил кружку под краник, отпивая жопастенькую негритянку. Мордально, она канешно и тово… но ведь жопа… уф-ф!

— …будто солёная!

— А солёная и есть, — отозвался африканер с ленцой, — по такой-то жаре, да после давки трюмной, вам она только на пользу.

— Ишь… — смерив ево взглядом, мужик всё ж не стал спорить, хотя кулаки и чесалися. Да об таково не шибко и почешешь — эвона, револьвер на поясе висит, как так и надо! И по всему видать — могёт!

— Шибче, шибче, православные! — подгоняли овчарки-африканеры тех, кто уже прошёл таможню, да сел жданки ждать земляков и знакомцев, — Баня натоплена, ажно досочки от жара трескаются!

Карантинная баня при порту, выстроенная попечением староверов, не то штобы и казиста, а так… на грош пятаков выстроена. Ну так оно ить и ясно-понятно, деньги люду не дуриком достаются, и чай, не для бар выстроено! Дёшево и сердито!

Толкаясь весело и предвкушая банные удовольствия, потянулся народ вереницею. Мужики налево, бабы с малыми направо, ну и от греха — кто-никто при пожитках оставался.

— По-господски! — качнул кудлатой башкой Афанасий, вертя в руках кожаный нумерок на шнурке, и вешая ево наконец на шею. Ещё раз бросил взгляд на узел с бельём, повисший под нужными циферками, двинулся наконец из раздевалки, шлёпая босыми ногами по полу.

Отскрёбшись под душем и отпарившись наконец-то в бане с диковинно пахнущими вениками, мужики стали благостными и довольными, хотя и сошлись на том, што парок так себе, жосткий и невкусный, хотя и сильный, етого не отнять. Да попариться толком не дали, в полное удовольствие-то.

Всё гнали — дескать, следующая партия ждёт, не тяните времечко, православные! Впрочем, чего уж там Бога гневить, и так-то — спаси Господь благодетелей!

— Етическая сила… — рассевшись за длинными столами в столовой при бане, народ гонял ложками по здоровенным мискам, где в кажной стока мяса, скока не на всякой свадьбе едали!

Ели истово, дикими глазами глядя на огроменные котлы, выставленные прямо на столах. Черпай, скока твоей душеньке угодно!

И черпали, жевали, глядя осоловелыми глазами перед собой. У некоторых уже и рыгачка началась, потому как — во! До самово горлышка мясо уже стоит! А потом — хотишь чай, хотишь кофей с какавой. Сладкие! Хоть упейся!

Мужики отдельно сидят, бабы отдельно, штоб не смущать друг дружку.

Узлы здесь же, под ногами, хотя кому они… ясно-понятно, обетованная земля. Вот она, настоящая Палестина! Вот где реки полны молока и мёда!

Сытые по самое горлышко, с трудом добрели до бараков на окраине города. Он ить вроде и не далёко, а опосля таково обеда и ноженьки-то передвигать тяжко!

А там каждой семье — комнатушка. Махонькая, только лишь досками отгороженная, да своя! Широкий деревянный топчан с набитым сеном матрасом, да такой же, только поширше, для детей. И ширма.

Африканер подвигал её туды-сюды, отгораживая топчаны один от другово, выразительно играя бровями.

— Эх и заскрипят севодня бабьи косточки, да в мужицких объятиях! — охально сказал один из мужиков, и все…