Юность

Вздохнув, Илья Евгеньевич достал из шкапа бутылку Шустовского коньяку и не без толики сожаления налил подчинённому полный стакан.

— Выпейте, Фёдор Христофорович, — велел он.

— Х-ху… — и благородный напиток отправился в натренированную глотку единым глотком, отчего начальник поморщился едва заметно. Впрочем, Бог с ним…

— Ну так? — повторил он вопрос максимально доброжелательно, — Греки волнуются?

— Никак нет-с! — браво ответствовал коллежский секретарь, — то есть да-с! Греки, но ещё и вся Пересыпь без малого! За всю Одессу говорить не могу, но полагаю, всё очень нехорошо.

— И что, этот Коста настолько… — Илья Евгеньевич пощёлкал пальцами, — уважаем в Одессе? Ты же знаешь, Фёдор Христофорович, я здесь человек новый, многих реалий просто не знаю.

Коллежский секретарь кивнул осторожно, и начальник, хмыкнув, снова начал расхаживать по невеликому кабинету.

— Настолько?

— Ваше… а-а, нет! Соломинка, Ваше Высокоблагородие, одно к одному так всё легло незадачливо. Пошумели бы малость, ну или может — делегацию к вам греческая община отправила, договариваться. Они завсегда так делают — в мундирах да при орденах, у кого есть, с медалями «За усердие». Чуть не полувзводом приходят, тут хочешь не хочешь, а…

— Скажи, голубчик, — перебил его начальник, — греки всегда своих держатся? Даже откровенных преступников стараются вытащить?

— Так точно-с…

— Даже так… — впрочем, удивлённым Илья Евгеньевич не выглядел, а будто получил подтверждение своим мыслям, — соломинка, говоришь?

— Точно так, Ваше Высокоблагородие, Илья Евгеньевич! Незадачливо вышло всё. В греческой общине Коста не последним человеком был, даром что контрабандист.

— Только… — коллежский секретарь замялся, — не могу ручаться… поговаривают, в Тридцатидневной войне[65] он себя… проявил. Да-с!

— Филики Этерия[66]? — приподнял бровь начальник.

— Оно вроде как и нет, — вздохнул Фёдор Христофорович, — но как бы и да — щуку съели, а зубы остались. Коста этот каким-то боком…

— А ты, — остро глянул на него начальник, — будто и не знаешь?

— Виноват! — вскочил коллежский секретарь, — Только ежели велено было смотреть в ту сторону не слишком пристально, то я и вовсе не смотрел!

— Да ты, я гляжу, политик, — усмехнулся Илья Евгеньевич, наливая подчинённому ещё один стакан.

— А куда деваться? — философски заметил тот, нежно баюкая алкоголь и предвкушающе поводя бугристым носом, — Ежели начальство приказывает…

— Так значит, эллины…

— Никак нет, Ваше… Илья Евгеньевич, — замотал головой Фёдор Христофорович, и капли пота с его лба разлетелись по комнате, — То есть… прошу прощения…

— Ничего, продолжай.

— Благодарю… Илья Евгеньевич. Греки самые что ни на есть верноподанные и благонадёжные… — Илья Евгеньевич усмехнулся, но перебивать не стал, — выручить своего, это для них святое дело, а беспорядки… Нет, Ваше Высокоблагородие, это уже наша, русская сволочь!

— Как началась эта Африка… — коллежский секретарь отчаянно махнул рукой, сморщив багровое лицо, — так одни неприятности! Закрыть бы ту дверку, Ваше Высокоблагородие, да покрепче!

— Ну, это не нам решать, — вздохнул начальник согласно, — хотя… да, не в пример спокойней стало бы.

— Спокойней, Илья Евгеньевич, куда как спокойней! — живо закивал подчинённый, расплескав немного коньяка на полицейский мундир, но не замечая этого.

— Раньше-то — во… — он вытянул вперёд могучую волосатую лапу, — за горло держали! Пикни! Не нравится что — за ворота, на твоё место желающих полно! А сейчас дерзкие стали, без робости разговаривают, и чуть что — в Африку грозятся… И письма эти ещё! Нет, Ваше Высокоблагородие Илья Евгеньевич, закрыть это дверку надо, да покрепче!

— Одесса-то, Илья Евгеньевич, она и так-то наособицу стояла, всё ж таки портовый город. Хошь не хошь, а дипломатичность… — коллежский секретарь вздохнул, всем своим красным лицом показывая, насколько ему не по нраву эта самая дипломатичность.

— Дипломатично работали, — повторил полицейский, хмуря лицо, — Вот где сволочь эту держали! Но аккуратно. С одной стороны — промышленники да купечество, а с другой — мы, власти! Затеет бузу рабочая сволочь, так только чу-уть к черте приблизился, которую можно только незаконной счесть, так и мы тут как тут, да под белы рученьки. Да и не забузишь особо — эвона, за воротами стоят желающие, жданки прождали! А сейчас? Дерзко разговаривает сволочь!

— Ишь, прав им! — разгневался Фёдор Христофорович правоохранительски, — Ты кто такой, чтоб права тебе, тля?! От Бога как заповедано, так и… а эти — в Африку! Ну не сволочь ли, Ваше Высокоблагородие?!

Выпроводив за дверь коллежского секретаря с державными амбициями, Илья Евгеньевич сел было в кресло, но тут же встал, поморщившись. Жарко! Расхаживая по кабинету, он думал, думал… и лицо полицейского всё более становилось похожим на одну из африканских колдовских масок, вошедших в Одессе в большую моду.