Юность

— Работаем, как обычно. Выполняйте задания. Кому будет трудно, я подойду и помогу. На следующем уроке начнем разбирать на доске новую тему.

Никто не возражал. Настроение, с которым они пришли в школу, незаметно сменилось тем, с которым они обычно решали примеры. Ливе еще и в задачник не посмотрела, как подняла руку. Я подошел к ней и наклонился.

— Попробуй сперва самостоятельно, — сказал я. — Попробуешь, ладно?

— Но у меня ничего не выйдет, я и так знаю. Это очень сложно.

— А вдруг окажется просто? Пока не попробуешь, не узнаешь. Подумай минут десять, а потом я подойду и проверю, хорошо?

— Хорошо, — кивнула она.

Йорн, маленький сообразительный шестиклассник, махнул рукой, подзывая меня к себе.

— Я несколько упражнений дома сделал, — сказал он, когда я склонился над его партой, — а дальше не смог. Поможете?

— Посмотрим, — сказал я, — математик из меня никудышный.

Он с улыбкой посмотрел на меня — думал, что я шучу, но я говорил правду: программу по математике после седьмого класса я знал слабовато, да и с программой за седьмой у меня иногда возникали проблемы. Я, например, мог забыть, как делить большие числа и изворачивался, спрашивая учеников. Я это знал, просто вылетало из головы.

— Но это же совсем не трудно, — сказал я.

Йорн внимательно выслушал мои объяснения и принялся решать, а я выпрямился и отошел к окну.

Упорства Йорну было не занимать, но по школьным предметам он либо успевал, либо нет. Математику он любил, поэтому тут трудностей у него не возникало, а вот с некоторыми другими предметами дело обстояло совсем скверно.

Ливе опять подняла руку.

— Не получается, — вздохнула она. — Честное слово.

Я объяснил ей, она кивнула, но глаза остались пустыми.

— Дальше сама осилишь? — спросил я.

Она кивнула.

Мне было ее ужасно жаль: она переживала унижение практически на каждом уроке, но что я мог поделать?

Я сел за стол, оглядел класс и посмотрел на часы. Стрелка почти не двигалась. Немного погодя Андреа тоже подняла руку. Я посмотрел ей в глаза, улыбнулся и встал.

— Карл Уве влюбился в Андреа! — во весь голос заявил Йорн.

Я вздрогнул. Лицо залил румянец, но я как ни в чем не бывало склонился над ее партой, силясь вникнуть в математическую загвоздку.

— Карл Уве влюбился в Андреа! — повторил Йорн.

Кто-то хихикнул.

Я выпрямился и посмотрел на него.

— Знаешь, как это называется? — спросил я.

— Что? — ухмыльнулся он.

— Когда кто-то выдает свои чувства за чужие. Это называется проекция. Представим, например, что ты, шестиклассник, влюбился в семиклассницу. И вместо того, чтобы признать это, ты заявляешь, что это твой учитель в нее влюбился.

— Ни в кого я не влюбился! — запротестовал он.

— Вот и я тоже, — сказал я. — Так что, может, примеры порешаем?

И я снова наклонился к Андреа. Она убрала со лба прядь волос.

— Не обращайте на него внимания, — тихо проговорила она.

Словно не слыша ее слов, я уставился на написанные в столбик цифры и показал на ошибку.

— Вот здесь, — сказал я, — не сходится. Видишь?

— Да, — ответила она. — А как правильно?

— Не скажу! — отрезал я. — Ты сама должна решить. Попробуй еще раз. Если не получится, то я рядом.

— Ладно, — она быстро взглянула на меня и улыбнулась.

Внутри у меня все дрожало.

Неужели я и правда влюблен в Андреа?

Неужели это влюбленность?

Нет, нет.

Но мои мысли все время возвращаются к ней. Это так.

Приходя ночью в школу и стоя возле бассейна с темной неподвижной водой, я представлял Андреа в раздевалке, одну, и как я вхожу к ней. Как она пытается прикрыться, каким взглядом смотрит на меня; и я представлял, как опущусь перед ней на колени, и испуг в ее глазах уступит место нежности и открытости.

Я представлял это и одновременно отговаривал себя — нет, ее там нет, такие мысли надо гнать, никто не должен знать, о чем я думаю.

Внутренне я дрожал, но об этом никто не знал, потому что движения свои я контролировал, слова тщательно обдумывал, и ничто не выдавало моих мыслей.

Я и сам не осознавал, что такие мысли во мне живут — они скрывались в некой пограничной зоне, а когда врывались оттуда, я на них не фиксировался, позволяя скрыться там же, откуда они появились, так что их будто бы и не было.

Но то, что сказал Йорн, все меняло, потому что эти слова пришли извне.

А все, что приходит извне, опасно.

Я работал ночи напролет, пока все остальные спали, а днем из последних сил проводил уроки, и было в этом что-то болезненное, во мне накапливалась усталость, поэтому в конце февраля я вернул прежний распорядок дня, и тогда же крохотное окошко света посередине дня медленно начало расти. Мир точно возвращался назад. И жить с Нильсом Эриком мне нравилось: когда в гости приходили школьники, и четвероклашки, и семиклассники, это было не так тягостно — я не находился в центре внимания, и роль моя теряла важность. С Хеге все было иначе — она почти всегда заглядывала в отсутствие Нильса Эрика, и я понятия не имел, ни как она об этом узнавала, ни зачем она так поступала. Но ей нравилось со мной болтать, а мне нравилось болтать с ней, и мы, несмотря на всю нашу непохожесть, проводили вместе целые вечера.