— Да куды нам? — досадливо сплюнул Барон. — Мы люди простые: родились в лесу, молились колесу… Но и разводить меня на словеса, как фраера дешевого, не надо. Это мы уже жували. Так что, коли предъявить чего собрались — валяйте. А нет — так и разбежались. Нет у меня никакого интересу тута с вами хороводы водить.
— Убедительно излагаешь. Мне даже на секунду показалось… Ну хорошо. Никто тебя за язык не тянул — сам напросился. Угадал, имеется до тебя предъява.
— Излагай.
— А ты не понукай! Короче, есть у нас опасение, что ты, Барон, не по чину себя в козыря´ определил. Тебе на руки одни карты сдали, а ты взял да и смухлевал — масть подменил. Небось, думал, не заметит никто? Однако сыскались люди с глазами — предупредили.
— Хочешь сказать, "стуканули"? Так ведь люди — они человеки. А человеку свойственно ошибаться. Эррарэ хумапум эст.
— Да я тебе щас такую хумапу устрою! — взвился Танкист.
— Осади! Это их благородие на латыни изъясняться изволили… Значит, не признаешь предъявы?
— Да уж, оставьте мне такую возможность. С вами не согласиться.
— Ладно. Гунька, ты здеся?
— Туточки я, — донеслось из-за импровизированной шторки угодливое.
— Кликни Битюга! — приказал Клык и невинно поинтересовался у Барона: — Слыхал за такого?
— А как же. У нас, в Питере, на окраинах, до войны золотари-чухонцы на битюгах бочки с дерьмом вывозили.
— С дерьмом говоришь? Ну-ну…
На пару минут в "купешке" Клыка установилась тишина. Не зловещая, как оно пишут в романах, но нехорошая однозначно. Барон начал было просчитывать возможные варианты дальнейшего развития событий. Но тут же и оставил это занятие, ибо все, на ум лезшее, проходило по разряду "куда ни кинь". Прозвучавшее из уст Клыка
Но чуда не произошло. В тревожном затишье выпростался знакомый хриплый басок и под занавеску занырнул… Он самый! Бывший рядовой боец партизанского отряда имени товарища Сталина по прозвищу Битюг. Настоящее имя которого в отряде знали разве что командир, комиссар да Михалыч на пару с Лукиным. И, лицезрев его рожу, круглую, ничуть за минувшие годы не исхудавшую, не очень-то веривший в фатум Юрка Барон обреченно подумал о том, что как-то уж слишком часто возникают в его жизни пресловутые роковые моменты.
— Ну, здоровá, пионэр! — весело громыхнул с порога Битюг. — Что молчишь как рыба об рельс? Али не признал? А вот я твою фотокарточку сразу срисовал. Еще когда ваш этап тока-тока в прожарку определяли.
— Ты-то, может, и срисовал. Вот только в моем фотоальбоме я такой карточки не видáл.
Сейчас Барону ничего не оставалось, как только жестами и мимикой выражать свою крайнюю степень презрения к происходящему.
— Ой ли? Может, просто запамятовал?
— Нет. Такую харю я бы точно запомнил.
— Ах ты ж, перхоть! Клык, он это! Стопудово он, Васька!
— Ты обознался, милейший! С младенчества в Юрия окрещен.
— Во, гад! Врет и не краснеет! Клык! Вот падла буду! Зимой 42-го мы с Митяем этого Васькá самолично на базу партизанскую доставили! До конца года с нами хороводился да еще и с особистом корешился.
— Вот ведь как получается, Барон. Согласись, нехорошо? Честные ворá тебе поверили, вписались за тебя, а ты, оказывается, из нашего, из автоматчицкого, племени-звания будешь? Вот и разъясни нам, с каких таких щей побрезговал с братками на одну лавку сесть?
— Во-во! Он ведь сука натуральная, а канает под честняка. Барон… Еще бы графьём обозвался!
Всё. Продолжать гонять порожняка и далее смысла не было. Теперь — или пан или… Второе, судя по всему, увы, вернее.