Юность Барона. [3 книги]

— Аркадий Григорьевич, вы меня удивляете. Кстати, позвольте полюбопытствовать: откуда у вас это полотно?

— Я приобрел его у частного коллекционера, — нехотя признался депутат Моссовета. — Еще в 1949-м году, в Ленинграде, когда был временно прикомандирован к местному обкому.

— "Ленинградское дело"?

— Оно.

Опаньки! Так этот хорек, оказывается, еще и персонально к моим послевоенным бедам мог иметь отношение? Ах ты ж, с-сука! Знал бы раньше, я бы по-другому с тобой разговор строил!

— Понятно… Но в данном конкретном случае скверно даже не то, что "приобрел у частного", а то, что затем, вместо того чтобы передать картину великого художника в дар Русскому музею или Третьяковке, вы частнособственнически повесили ее у себя в кабинете. Как ни крути, приходится согласиться с мнением пенсионера Гиля: поступок, не красящий.

— Да-да, Владимир Николаевич! Я только теперь начинаю понимать, что был абсолютно, преступно не прав… Но… Как же мне все это… э-э-э?

— Нет ничего проще. На днях заглянете под каким-либо предлогом к следователю, ведущему ваше дело, и невзначай попросите уточнить список похищенного. А заполучив оный, ужаснетесь, посетуете, извините, на "дуру жену" и пересчитаете стоимость похищенного. Уменьшив в разы.

— Завтра! — взвился ужом Аркадий Григорьевич. — Завтра же с утра и поеду!.. Владимир Николаевич! Вы — гений!

— Бросьте. Я всего лишь… парадоксов друг.

— Я… я… ваш вечный должник!

Это само собой разумеется! Особенно теперь, когда я узнал про твое ленинградское прошлое, гнида!

— Сочтемся, Аркадий Григорьевич, всенепременно сочтемся… А пока — можно вас еще чайку попросить? Больно уж у вас вареньице…

— Да что там чаек?! Да мы с вами сейчас и чего покрепче сообразим! — ответственный партийный работник рванул кухонную дверь и завопил вглубь своей стометровой халупы: — Аллочка! Возвращайся к нам! Бегом, солнышко, бегом!..

* * *

— Аллё!.. Начальник?! Это я. Вавила.

— Можешь не представляться. Тебя и Никиту Сергеевича по голосу я узнаю всегда.

— Они решились. Хату на Марата ставим завтра.

— Да иди ты? Ай, молодца!.. А время?

— Не знаю. Барон сказал — ближе к ночи пойдем. И меня с собой тянут. Уж как я ни отбрехивался…

— Абсолютно логично. Так что не стоило и начинать. Отбрехиваться. В любом случае, готовь дырочку, Вавила.

— Какую дырочку?

— К ордену. "Почетному барабанщику РСФСР".

— Опять начинаешь, начальник?

— Всё-всё. Прости. Невольно вырвалось… Короче, завтра ступай на дело спокойно и — не дрейфь. Наши люди будут повсюду. Так что в обиду мы тебя не дадим. Разве что слегка мордой по асфальту поволотузим. При задержании.

— От спасиба, начальник.

— Не за что. Это, дружище, для твоей же пользы. Чтоб убедительнее выглядело. Всё. Если вдруг какой форс-мажор случится — сразу набирай меня.

— Чего случится?

— Я говорю, если какие новые вводные у Барона нарисуются — тут же звони мне. В отдел. Телефон мой служебный помнишь или повторить?

— Помню.

— Вот и ладушки. Тогда спокойной ночи, друг сердешный.

— Угу… Это у вас она спокойная, а у меня очко так и играет.

— А ты валерьяночки прими. Ректально…

Глава шестая

— …И если ситуация с наглядной агитацией в отделах более-менее сносная, то вот стенная печать!.. Это, товарищи, простите за грубое слово, ни в какие ворота! А ведь как сказано в ведомственной Инструкции МВД за № 64/15 от 7 мая сего года, "талант и компетентность, инициатива и страстность печатного слова — все это должно лечь на алтарь стенной печати"!..