Юность Барона. [3 книги]

— Тубус, тухес, глобус, шмобус… Саньку атправлю. Паищет…

После того как Халид удалился, заперев гостя от непрошеных визитеров, Барон жадно напился из носика чайника и завалился на топчан, закинув руки за голову. Почти сразу на него навалились воспоминания о его первом посещении рыночной берлоги Халида, случившемся восемь лет назад.

23 февраля 1954 года, Москва

По случаю выпавшего на этот день праздника торговля на Дорогомиловском рынке свернулась раньше обычного. Так что, когда откинувшийся с зоны по амнистии Юрка добрался сюда — пешком, по морозцу, отмахав приличное расстояние от Курского вокзала, — людей на рынке оставалось совсем немного. А сапожная будка оказалась и вовсе закрыта.

Ежась от холода, Юрий стянул с плеча вещмешок, уселся на брошенный рядом с будкой деревянный ящик, закурил и стал обдумывать свое незавидное положение. Незавидное, потому как иных вариантов в столице у него не было.

— Решил с вечера очередь занять? — неожиданно раздалось за спиной. — Правильно. Сапожник у нас — первый на всю Москву.

Юрий обернулся.

Перед ним стоял приблизительно ровесник, причем с очевидным блатным налетом.

— Вот только рынок через полчаса закрывается. Возьмет дворник Дорофеич свою поганую метлу и… фьють!

— Не знаешь, где можно Халида сыскать?

— Тебе зачем? — насторожился парень.

— Дело у меня к нему.

— А ты, значится, из деловых?

— А что, сомнения имеются?

— Судя по стуку зубов — скорее, опасения.

— Так ведь не страшно, когда зубы стучат, страшнее, когда показывают?

— Веселый ты хлопец, как я погляжу?

— А как же?! Шагая весело по жизни, клопа дави и масть держи!

— Крови нет — менты попили? Никак прямиком от Хозяина причапал? — догадался парень.

— Хороша страна Коммунистия: семь — поднял, пять — потел, два — амнистия.

— Ишь ты! Как тебя кличут, каторжанин?

— Не кличут, но окликают. Бароном. Я что, обратно что-то веселое изрек?

— Да нет. Ты это… не обижайся. Просто видуха у тебя самая что ни есть доходяжная.

— Посмотрел бы я на тебя! После десять суток ехамши, двое дней не жрамши.

— Ладно. Я Филька. Айда, Барон, чапай за мной. Будет тебе Халид…

Они побрели рыночными закоулочками и неведомыми обычным посетителям тропами, потом нырнули в какую-то щель и вышли к двухэтажному полузаброшенному складскому зданию. Обогнув его, остановились возле обледенелых ступенек, ведущих вниз, в подвальное помещение.

Филька присел на корточки и постучал в расположенное почти вровень с землей окошко. Занавеска с той стороны приоткрылась, но мелькнувшего в окошке лица Юрий разглядеть не успел.

— Здесь обожди, — приказал Филька, спускаясь по ступенькам на звук открывшейся двери.

Юрка остался стоять на морозе, притоптывая и озираясь.

Пару минут спустя дверь внизу снова скрипнула:

— Эй, Барон! Заваливай!..

* * *

От растаявших валенок Юрки уже натекла приличная лужа, а сидящий за столом старик, щурясь, продолжал изучать привезенную из лагеря маляву. Она же — рекомендательное письмо. Закончив наконец чтение, старик снял очки и посмотрел на стоящего перед ним Юрку умным, внимательным взглядом.

— Считай, удывил, да… Так ты, выходит, самаго Чибыса знал?

— Знал. Он… был моим… ну, навроде наставника. Кушали вместе.

— О! Кстаты! — спохватился старик. — Филька! Беги до Катэрыны! Пусть па-быстраму гарячего саабразит. Видышь, человек с дароги? Замерз совсэм.

— Понял. Щас сделаем.

Филька набросил на плечи ватник и метнулся на улицу.

— И как тэбе Чибис паказался?

— Умный человек. И сильный. Его боялись все, даже вохра. Порой складывалось ощущение, что зона подчинялась Чибису полностью. При этом не ругался матом, в последнее время даже не курил… Я… я гордился дружбой с ним. И очень многое взял от него.

— Паследний раз кагда виделысь?

— Давно. В январе 47-го. А после меня в другой лагерь этапировали.

— Знаешь, что его…

— Слышал, — хмуро подтвердил Юрий. — Но за подробности не в курсе.

— Да и не нужна тэбе их знать. Падробнасти. Крепче спать будешь… Да-а-а… Да ты садись, Барон, атдыхай. Щас Катэрына, туда-сюда, пакушать принесет. Она здесь рядом, в сталовке работает… Извини, водки пака не предлагаю — в мамент развезет. Сперва щей пахлебаешь, гарячих, а патом уже водку пить станем.

— Тут, Халид, вот какое дело, — заговорил Юрий, подсаживаясь к столу. — Я ведь тебя еще в сентябре 44-го хотел сыскать. Даже билет до Москвы на руках имелся. Но — не получилось. В тот же день меня мусорá и приняли.

— А зачем? Хател?

— Хотел рассказать о том, как погиб твой ленинградский племянник.

— Гэйка?

— Он. Мы с ним в самом начале блокады закорешились. А в марте 42-го вместе, на рывок, из Ленинграда уходили.

После того как Юрка, умолчав ряд нюансов, пересказал подробности их зимнего побега, смертельно споткнувшегося на заснеженном минном поле, Халид долго молчал.

— Эх, Гэйка-Гэйка… Виноват я перед их семьей. Пэред мамой его винават… Нада была еще тагда, до вайны, парня к сэбе забрать. К делу приспасобить. Глядышь, может, жывой остался, туда-суда…

Скрипнула входная дверь, и в подвальную каморку вкатилась румяная, пухленькая молодуха лет тридцати.

Задорно звонко поинтересовалась с порога: