Юность уходит в бой

— Почему же опять не идешь туда? — спросил Шестаков.

Бажанов показал листок бумаги:

— Видно, мои бойцы пришлись по душе комдиву. Не отпускает. Я уже рапорт командующему шестнадцатой посылал. Дивизия теперь в его подчинение перешла. И вот читай!

Ответ был краток: «Старшему лейтенанту Бажанову. Впредь до особого распоряжения оставаться в подчинении 322 сд. Рокоссовский, Лобачев».

Шестаков, покосившись на начальника разведки, сказал:

— А ты, Бажанов, брось рапортами заниматься! Советую [145] лично обратиться к командующему или к члену Военного совета. Так быстрее вопрос решится... Мы тоже сперва горячку спороли.

Встреча наших спортсменов с бажановскими получилась радостной и волнующей.

— Поддайте немцам как следует! — напутствовали нас товарищи.

* * *

На станции Пробуждение мы в последний раз пили горячий чай, перед тем как покинуть Большую землю. Потом проверяли оружие и лыжи, писали письма, разговаривали с бойцами дивизии, которые держали здесь оборону.

Вначале они приняли нас за пополнение. Удивились только, почему мы одеты не по «табелю» и почему у каждого из нас так много оружия. Некоторые пробовали поднимать наши квадратные вещевые мешки — и опять недоумевали: слишком тяжелы.

Из Печек и Маклаков гитлеровцы то и дело открывали минометный огонь. Но он не причинял ущерба бойцам, укрывшимся в окопах среди сугробов.

— Фрицы хотят на нас страх нагнать, а у самих поджилки дрожат, — шутили красноармейцы.

Ночью отряд построился. Нас осталось сорок девять. Пятидесятого пришлось отослать в медсанбат с острым приступом аппендицита. Санки оставили. Вещевые мешки взяли на плечи.

В двадцать два часа тридцать минут бойцы встали на лыжи и по условному сигналу двинулись мимо боевых дозоров. Капитан Шестаков и начальник разведотдела немного задержались, пропуская отряд вперед. Я тоже на минуту остановился, чтобы пожать руку полковнику Вавилову и всем, кто нас провожал. На душе было тревожно и вместе с тем радостно.

Белые фигуры одна за другой исчезали за снежным бруствером, словно растворялись на искрящемся под луной поле. Первыми пошли бывалые партизаны Михаил Ерофеев и Николай Садовников вместе с армейскими разведчиками. За ними — Фролов, Долгушин, Коржуев, Мадей, Ермолаев. Покидая Большую землю, многие на миг оборачивались. Я знал, что тоже оглянусь. [146]

Впереди на белом поле темнела небольшая деревушка Шерстневка. За ней начиналась уже оккупированная территория. А где-то далеко за спиной осталась родная Москва. Где-то моя семья, которую разметала война?

В лунном мареве утонули Хлуднево и большая братская могила однополчан... Наш отряд принял сегодня от погибших товарищей эстафету подвига. Завтра ее примут другие. Сотни солдат бригады перейдут, переползут и перелетят через линию фронта. Растекутся по всей временно оккупированной врагом территории и будут беспощадно мстить захватчикам за поруганную родную землю, за гибель тысяч советских людей.

Ракеты непрерывно взлетали справа и слева — в Печках и Маклаках. Гулко стучали дежурные пулеметы, отзываясь на каждый шорох. Страшно было врагу на захваченной им, но не покоренной земле. В бурный и крепнущий поток партизанского движения вливался еще один отряд, имя которому — «Славный». [147]

За фронтовой чертой

Чуть свет проснулся Брянский лес... И. Грибачев

Пять суток почти без отдыха при сорокаградусном морозе двигался отряд, обходя опорные пункты вражеской обороны. С тяжелым грузом за плечами даже самые выносливые спортсмены почувствовали страшную усталость. А тут вдобавок пришлось дважды столкнуться с разведкой противника. Только отчаянный, стремительный бросок позволил нам оторваться от гитлеровцев. И все-таки переход «Славного» через линию фронта завершился удачно. 23 февраля 1942 года, как раз в годовщину Красной Армии, сорок девять рослых, широкоплечих людей, одетых в добротные полушубки и белые маскировочные костюмы, вошли в небольшое село Думлово. Стояло морозное солнечное утро. Над крышами домов клубился дымок затопленных печей.

На улицу высыпали все жители села. Они вышли встречать... родную армию. Что ж, так оно, по существу, и было! Наш отряд действительно представлял собой частицу Красной Армии, которую с нетерпением ожидали томившиеся в оккупации советские люди. Не боясь показаться сентиментальным, скажу, что в этот момент и у жителей и у многих из нас выступили на глазах непрошенные слезы радости.

Высокий, с мужественным лицом староста Зайцев преподнес Шестакову каравай хлеба с солью и, волнуясь, сказал:

— Не удивляйся, дорогой командир, что народ слезу пустил! Ведь немцы нам твердили: Москву, мол, они взяли, а Красную Армию загнали за Урал и там добивают... [148]

А как проверишь, когда ни в одном доме радио не осталось. Мы, конечно, так и думали, что брешут фашисты. Не могли они нашу армию уничтожить! Теперь видим: не ошиблись в своих надеждах. Не потерпела наша Москва позора, ни единого часу не была под немцем!