Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Если уж продолжать поиски парадоксальных контекстов творчества Ю. Полякова, то одним из них окажется традиция абсурда, богато явленная на русской литературной почве в 20-30-х годах прошлого века, в первую очередь, в творческой практике ОБЭРИУ – в драматургии Д. Хармса, А. Введенского, в прозе К. Вагинова, в поэзии молодого Н. Заболоцкого. Поэтика абсурда проявлялась и в драме Н. Эрдмана («Мандат», «Самоубийца). Разгром ОБЭРИУ и всего этого направления привел к тому, что эти имена у нас оказались на десятилетия забыты, а создателем драмы абсурда считается румынский драматург Э. Ионеско, пошедший по этому пути почти на три десятилетия позже. Манифестом этого течения стала его пьеса «Лысая певица» (1951), изображающая «трагедию языка», крах реальности и все то, что дал литературе абсурдизм.

Теперь, когда понятие абсурда в литературе и искусстве не является ругательным и оскорбительным, можно увидеть, что Ю Поляков, нарушая в своей драматургии пропорции реального (пусть это бывает и не всегда заметно) следует путем своих далеких предшественников из 1920-х годов. Разрешить эту проблему непросто – давайте попробуем пока ее поставить.

Фарс и абсурд в драме 1920-1930-х годов и современной драматургии: «Самоубийца» Н. Эрдмана, «Золото партии» и «Хомо эректус» Ю. Полякова (к постановке проблемы)

Шишова Александра, студентка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

И Юрий Поляков, и Николай Эрдман, в своих пьесах наследуют традиции средневекового фарса. Сюжеты намеренно снижены до исключительно бытового уровня. В пьесе Эрдмана пафосные рассуждения о судьбах русской интеллигенции переплетаются с поеданием ливерной колбасы, перед смертью герой думает о своей власти над миром и немного о гоголь-моголе, а герой Полякова, собираясь провернуть масштабную схему финансовой аферы, не может справиться с засором в уборной из-за нехватки средств на услуги сантехника.

Ну, здесь Эрдман почти цитирует Салтыкова-Щедрина. Он говорил, что русская интеллигенция сама не может понять, чего хочет: не то конституции, не то севрюжины с хреном…

Ну да! И еще усиливает комический эффект: судьбы русской интеллигенции волнуют героя Эрдмана не меньше, чем вялотекущий конфликт с женой и тещей из-за ливерной колбасы, озабоченность судьбами мира сочетается с мечтами о гоголь-моголе. Да и герой Полякова оказывается в том же положении: масштаб его аферы входит в комическое противоречие с неразрешимыми проблемами домашней канализации.

Но мне кажется, что здесь есть еще один уровень противоречий, даже более масштабный чем тот, что характеризует характеры героев. Это переплетение трагического (самоубийство, неуважение к старшему поколению, измена) и комического (имитация собственной смерти, как бы смерть понарошку, фиктивный брак со стариком). Оно обнаруживает ироничное отношение авторов к порокам затрагиваемой ими эпохи.