Один из романов Маркеса, написанный уже после получения Нобелевской премии, называется «Любовь во время чумы». Переводчики сознательно изменили название романа, включая его в наш культурный код (в оригинале – «Любовь во времена холеры»). Конечно же, никакой чумы в начале ХХ века, когда романное действие завершается соединением счастливых любовников, уже не было, речь идет о холерном карантине, но пушкинский «Пир во время чумы» оказывается значимее исторических реалий. Маркес создал, пожалуй, уникальное произведение, показывающее, что любви всей жизни можно дождаться, если терпеливо ждать, и в глубокой старости она еще более остра и ценна, чем в молодости. Любовь, потерянную в ранней юности, человек лелеял всю жизнь и получил свою возлюбленную в глубокой старости, что не помешало насладиться обоим всеми прелестями любви и чувственной, и духовной. Маркес соединяет юность, когда любовь вспыхнула, со старостью, когда судьба позволила героям соединиться, обнаруживая нерушимую связь времен в частной судьбе.
Сходство композиционной структуры двух романов про любовь – «Любовь в эпоху перемен» и «Любовь во время чумы» – не только в названии, которое соединяет частное и историческое время. Оно и в композиционной структуре, которую избирают оба писателя, испытывая потребность в соединении частной судьбы и национально-исторических событий: в стране Карибского региона на рубеже XIX–XX веков и в России на рубеже ХХ – XXI веков. Различие между ними состоит в том опыте, который извлекают из этого соединения писатели. У Маркеса – радостная песнь любви, победившей всемогущее время. У Полякова – реквием светлым надеждам обманувшей нас эпохи перемен.
Грустный получился роман…
Очень часто предметом рефлексии писателя оказывается литературная среда и скрытые механизмы ее функционирования.
Литературная среда
Механизмы литературной жизни подробно исследуются в двух произведения «Козленок в молоке» и «Веселая жизнь, или секс в СССР». Оба произведения содержат ироничные зарисовки литературного быта писателей: как устроена жизнь в «храме литературы» – в ЦДЛ, на дачах писателей – в Переделкино, в Союзе Советских писателей. Это и хлесткие описания литературных группировок, сложившихся в это время: «искренние и непримиримые ветераны партии и литературы», «патриотически мыслящая часть писательского сообщества», «самая многолюдная группа либерально настроенных писателей». Это и проникновение в тайные механизмы писательского успеха, разоблачение литературных мифов. А. Большакова подробно исследует в своей статье «Незаконный сын соцреализма», как в романе остроумно разоблачается технология создания литературных мифов – как в советской системе, так и в мировом пространстве тоже. В романе «Козленок в молоке» рассказчик выступает в роли мифолога, пытающегося «разобраться в блудливом механизме внезапного, ничем не оправданного успеха». Одну историю писательского успеха мы узнаем из рассказа о прозаике Чурменяеве, авторе сочиненного им в юности романа «Женщина в кресле» (где описывается, как некая дама, раскоряченная в гинекологическом кресле, пытается найти в себе Бога). Автор романа безуспешно рассылает рукописи иностранным издательствам, которые возвращают ее с «кисло-сладкими замечаниями». Успех приходит, когда по совету «одного тертого диссидента, общеизвестного несколькими грамотно организованными скандалами», он вкладывает в папку с рукописью несколько сотен незадекларированных долларов, и рукопись вместе с деньгами конфискуют на таможне. Ловушка срабатывает: автора срочно принимают в Союз писателей, чтобы потом сразу исключить, о чем становится известно Западным СМИ. Так, Чурменяев просыпается знаменитым. Для Полякова очевидно, что творческий успех не всегда зависит от таланта, а иногда достаточно счастливого стечения обстоятельств, скандала, интриги, да и просто случайности, чтобы проснуться известным.