Юстиниан

На фоне светлого неба темнели фигуры лучников и охранявших их меченосцев в тяжелой броне. Прямо сверху лучники стреляли вниз, засыпая трибуны прасинов градом стрел. Другая часть солдат, подняв мечи, с криками ринулась вниз, рубя направо и налево. Это, с трудом пробравшись в обход через сгоревшую часть Города мимо Карцеров, на ипподром ворвался отряд Велисария. Получасом ранее магистр и его люди пытались выйти в кафисму прямо из дворца, но им не открыли: охранявшая проход стража решила выждать, «чья возьмет», и не вмешивалась в схватку.

Тем временем через Ворота Мертвых[258] прямо на беговую дорожку ринулись, строясь на ходу в несколько шеренг лицом к трибунам и выставив вперед копья-менавлы, бородатые солдаты без шлемов и доспехов, в одних грубых подпоясанных рубахах. Если бы Иоанн умел различать знаки на щитах, он бы понял, что это вступил в дело последний резерв василевса, трехтысячный отряд герулов Мунда: не имевшие тяжелого вооружения, они вышли из дворца в Город, быстро, почти бегом, обогнули Сфендону и проникли на ипподром с запада.

Там, где еще неделю назад потешали публику мимы, разыгрывался кульминационный акт куда более страшной пьесы: за щитоносцами встали лучники и тоже принялись стрелять. Но эти уже целились не только влево, по прасинам, но и вправо, туда, где сидели Иоанн с Каллимахом.

Стоявший рядом старик откинулся назад и страшно то ли завыл, то ли заклекотал низким, утробным стоном, сгибаясь и дергаясь, — стрела попала ему в грудь. Каллимах схватил брата за руку, чтобы тащить за собой, но вдруг дернулся и беззвучно осел: над его левым ухом расползалась страшная кровавая рана, из которой торчало древко. Рука Каллимаха разжалась. В ужасе Иоанн сделал то, что спасло ему жизнь, — втиснулся под скамью[259], оказавшись сразу за упавшим братом.

Кругом слышались крики, лязг оружия, жуткие громкие звуки ударов мечей по живому телу. По скамьям с тупым звуком стучали стрелы и плюмбаты, метались люди, пытавшиеся спастись. Рядом с Каллимахом рухнуло еще чье-то мертвое тело…

«Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Господи, Иисусе Христе, помилуй нас…» — Иоанн торопливо молился, ибо ни на кого надеяться не мог, кроме Христа. Вдруг тело откатилось в сторону и сверху показалась бородатая рожа. Солдат-герул внимательно смотрел на Иоанна.

— Господи, помилуй, Господи, помилуй, — зачастил Иоанн, глядя в лицо страшному варвару.

— Гоэсподэ, поэмилуй, ха! — передразнил, ломая греческие слова, варвар и мерзко ухмыльнулся. Изо рта его пахло вином, чесноком и зубной гнилью, словно из пасти Аида. Герул внимательно посмотрел на мальчика и исчез. Мертвое тело вдвинулось обратно. Иоанн закрыл глаза и потерял сознание.

* * *

По итогам резни этого дня на трибунах, арене и во внутренних помещениях ипподрома осталось около тридцати тысяч мертвых тел, многие из которых похоронили тут же, на ипподроме. И как Юстиниан ни молил потом Бога, ни строил храмы, ипподром, незыблемый и огромный, стал вечным памятником его жестокости. Впрочем, со временем ипподром исчез, а Святая София стоит. Бог простил?

Двоюродные братья василевса Вораид и Юст схватили Ипатия и Помпея прямо в кафисме, приволокли к императору и бросили к его ногам. Помпей угрюмо молчал, а Ипатий, еще на что-то надеясь, пытался оправдаться:

— Но государь, люди восстали без нашего ведома! Мы же привели всех на ипподром, как раз чтобы с собранными в одном месте злодеями вы могли сделать то, что сочтете нужным!

Юстиниан возразил:

— Отлично! Но если толпа слушалась ваших приказаний, почему же вы не сделали этого до того, как был сожжен весь город? Мой город?

На следующий день обоих братьев обезглавили. Император велел бросить их тела в море. Казнили также некоторых чиновников не слишком высокого ранга. Примкнувшие же к мятежу сенаторы остались живы, хотя имущество у них конфисковали, а их самих сослали. Правда, уже через год наиболее видным из них — брату Ипатия и Помпея Прову, а также Оливрию, родственнику императоров династии Феодосия (сыну Юлианы Аникии и Ареовинда), разрешили вернуться из ссылки; отдали им и часть имущества. Спустя много лет Юстиниан выдал за сына покойного Ипатия свою племянницу Прейекту, помирившись окончательно.

Жестокость, с которой была подавлена «Ника», надолго устрашила ромеев. Вскоре Юстиниан восстановил на прежних постах смещенных в январе царедворцев, не встречая заметного сопротивления. Однако наученный горьким опытом император велел на территории дворца выкопать цистерны для воды, устроить хлебопекарни и склады продовольствия на случай осады.

До 537 года в Константинополе не проводилось ристаний, подъем активности димов наблюдается лишь в конце 40-х годов VI столетия.