Юстиниан

Однако ошибкой было бы думать, что, расправившись с мятежом и убив едва ли не каждого двадцатого жителя столицы, василевс обеспечил себе легкую и беспроблемную жизнь. Как отмечала А. А. Чекалова, «после восстания Ника Юстиниан принял ряд мер по укреплению режима, но вместе с тем попытался ослабить недовольство различных групп населения, сделав ряд серьезных уступок — в первую очередь сенаторской аристократии и торгово-ростовщической верхушке столицы. Конечно, император не отказался ни от своих широких внешнеполитических планов, ни от мер по регламентации экономической жизни империи, но его политика утратила ту жесткую определенность, которая была свойственна ей в первые годы его правления. Она стала более гибкой, в ней обнаружились колебания и лавирования между различными группами населения. Само законодательство стало более многословным и менее четким.

Тем не менее, несмотря на все его попытки, Юстиниану не удалось до конца привлечь на свою сторону ни сенат, ни торгово-ростовщическую верхушку, ни тем более народные массы. С 547 г. волнения вспыхивают с новой силой и следуют одно за другим. Поэтому значение восстания Ника заключается не в том, как это принято считать, что Юстиниан, разгромив все виды оппозиции, окончательно укрепил собственную власть, а скорее в том, что он так и не смог установить ту автократию, к которой стремился в первые годы своего правления»[260].

От «Ники» до завоевания Италии: 532–540

После «Ники» Юстиниан стал куда более осторожен в плане внутренней политики[261]. Можно сказать, что империя двигалась в сторону упорядочивания своих внутренних дел. Увеличилось количество новелл, посвященных сбору налогов, в 535–536 годах была проведена административная реформа, сократился штат местных чиновников. Иоанн Лид, не замеченный в плохом отношении к императору, свидетельствовал, что в страхе перед налогами люди отказывались владеть недвижимым имуществом, «…и сборщики податей не могли доставлять государям подати, потому что не было плательщиков»[262].

Не остались без внимания и вопросы веры. Весной 533 года василевс попытался решить дело с противостоянием православных и монофиситов не насилием, а переговорами. По его распоряжению в столичном дворце Хормизда (фактически — в личной резиденции царя) были назначены прения о вере. И хотя формально императора на них представлял комит царских щедрот Стратегий, сам Юстиниан через него принял в мероприятии живейшее участие. Это неудивительно: зная греческий и латынь, искушенный в вопросах логики, риторики, церковного предания, Юстиниан жаждал показать миру, что стал монархом не по воле Рока, но сообразно достоинствам. Увенчайся этот диспут победой, это была бы его, Юстиниана, победа. Его, которого многие члены синклита считали выскочкой и чуть ли не варваром.

В каком-то смысле победа случилась, только маленькая: один из шести монофиситствующих епископов (Филоксен Дулихийский) изменил свои взгляды. Через несколько дней диспут продолжился уже в присутствии государя, который все-таки не вытерпел и прибыл сам. Епископ Маронеи Иннокентий, чьи записи об этом событии сохранились, восхваляет речь императора, в которой были явлены качества известных любому средневековому человеку персонажей: «кротость Давида, терпение Моисея и благость апостолов». Подобная характеристика звучит по меньшей мере странно: кротким, терпеливым и благостным Юстиниана можно было назвать лишь в припадке безудержной лести. Впрочем, это мог быть просто риторический прием. Или изощренное издевательство — не случайно Иннокентий говорил именно о словах императора.

Юстиниан принял самое горячее участие не только в прениях. Свои мысли о природе Христа он изложил в письменном виде и, придав им обязательный статус, обнародовал.

26 марта императорским рескриптом миру было сообщено о новой вероисповедальной формуле, на сей раз включившей в себя оборот «един из Троицы плотью пострадал». Монахи столичного монастыря «Неспящих» («Акимитов») усмотрели в ней измену догматам Халкидонского собора и отписали в Рим, папе Иоанну II. Юстиниан тоже обратился к папе, прислав ему письмо в сопровождении двух епископов. Дело рассматривалось почти год, и Рим признал правоту василевса, хотя отсутствие необходимости выходить из церковного общения с акимитами оговорено было специально. Примерно тогда же император написал специальное послание епископам крупнейших городов империи (Рима, Иерусалима, Антиохии, Александрии, Фессалоники и Эфеса), текст которого сохранила «Пасхальная хроника»: